Искушение учителя. Версия жизни и смерти Николая Рериха - Игорь Минутко

Однако, тем не менее. И публицистика, и стихи, и художественная проза, и публичные выступления, лекции, «уроки» с учениками — все это способствовало росту популярности Рериха в Соединенных Штатах Америки, неослабевающего внимания к его проектам и инициативам как общественного деятеля мирового масштаба, а в конечном счете неуклонно работало на повышенный интерес к «главному делу жизни», как утверждал сам маэстро, — к его живописи.

Возник еще один фактор, способствовавший тому обстоятельству, что наш герой, находясь в США, все время был в центре внимания американского общественного мнения. И фактор этот — с привкусом скандала. Дело в том, что к этому времени — 1920 — 1924 годы — советская коммунистическая Россия еще не проявила себя в полной мере, по очень точному определению американского президента Рейгана, «империей зла». Наоборот, «первое в мире государство рабочих и крестьян», провозглашенные его лидерами идеалы, за которые страна будет бороться, несмотря на публикации в прессе об ужасах революции и гражданской войны, вызвали в Штатах живой интерес, а в определенных радикальных кругах, в студенческой среде — сочувствие и «братскую солидарность». И слухи о том, что Николай Рерих и его супруга агенты «красной Москвы», что живописец — сторонник коммунистических преобразований в его стране, проникшие в прессу консервативного толка, тоже способствовали росту известности и популярности русского живописца-эмигранта, популярности, повторяю, несколько скандального свойства.

Все эти слухи, не подтвержденные на первых порах ни одним фактом, Николай Константинович, если ему на пресс-конференциях или интервьюерами задавался прямой вопрос, категорически и спокойно отвергал, не вдаваясь в подробности: он не желал дискуссий на эту тему и не допускал их.

Но… нет дыма без огня.

Глава 2

…Из преследуемого сделайся ты нападающим. Как сильны нападающие и как бедны оправдывающиеся. Оставь защищаться другим. Ты — нападай, ибо ты знаешь, для чего вышел ты. И почему ты не устрашился леса… И ты проходишь овраг только для всхода на холм. И цветы оврага не твои цветы. И ручей ложбины не для тебя. Сверкающие водопады найдешь ты. И ключи родников освежат тебя. И перед тобой расцветет вереск счастья. Но он цветет на высотах. И будет лучший закон не у подножия холма. Но твоя добыча будет на высотах. И ни ты, ни добыча не пожелают спуститься в лощину…

Беспредельный, всеохватывающий океан пепельного цвета, который глухо, мощно, но уже после недавнего шторма умиротворенно рокотал далеко внизу за бортом «Зеландии», ощущался со всех сторон, казалось, поднимался в небо, тоже пепельного цвета, только размытое и зыбкое, и Николай Константинович Рерих, держась за высокие перила, отгораживающие вторую палубу корабля от влекущей к себе бездны мирового океана, вдруг только на один короткий, как молния, миг испытал безумное сладостное желание, которое, казалось, от восторга останавливало сердце: броситься туда, вниз, во влекущую пучину и раствориться в этом гигантском божестве — океане. И стать им!..

Его плеча осторожно коснулась рука, и прозвучал знакомый голос:

— Здравствуйте, Николай Константинович!

Рерих резко повернулся — изумлению его не было предела:

— Вы? Вы — здесь?..

Перед ним стоял Владимир Анатольевич Шибаев, в длинном, не по росту, черном пальто с поднятым воротником, жилистую шею окутывал ярко-синий шарф, голова была открыта, и седеющие густые волосы трепал сильный холодный ветер. Горбун смотрел на живописца, подняв лицо вверх, и радостно-лукавая улыбка кривила его тонкие губы.

— Представьте себе, дорогой учитель — я.

Возникло молчание. Только свист ветра в снастях парохода и гул океана внизу.

— Вы…— Рерих не находил нужных слов. — Вы тайно сопровождаете меня?

— Ну… Зачем же так? — Владимир Анатольевич усмехнулся. — Если бы тайно… Но я перед вами. И никакого сопровождения. Вы обратились к нам за помощью и советом, мы — что могли…

— То есть, — перебил художник, — этот так называемый Луис Хорш…

— Что вы, что вы! — замахал руками горбун. — Как вы только могли подумать? С, господином Хоршем мы действительно сотрудничаем, больше этим занимается наркомат Анатолия Васильевича Луначарского — контакты в области культуры. Кстати, Николай Константинович, очень важны для России подобные контакты. Очень! И в любые времена. Подчеркиваю: в любые! Но это я так, к слову. Все получилось как бы само со бой: господин Хорш оказался в Лондоне, шли переговоры об открытии в его картинной галерее первой выставки произведений советских художников, я вспомнил нашу с вами встречу в торгпредстве… Луис сам, только услышав имя «Рерих»… Кажется, уже на следующий день он помчался к вам…— Товарищ Шибаев перебил себя. — Да что это мы, Николай Константинович, на ветру? Становится все холоднее, — он замешкался, начал покашливать в кулак. — Прошу вас к нам в каюту…

«К нам…» — пронеслось в сознании живописца.

— Действительно, — Шибаев осторожно взял художника под локоток, — есть о чем поговорить.

Через несколько минут они входили в каюту-люкс на третьей палубе парохода «Зеландия». Кроме небольшой гостиной, тут были еще две комнаты, а не три, как в каюте у Рерихов. «Судя по дверям», — определил Николай Константинович, испытывая смятение чувств, в которых преобладало некое сладостное, сосущее предвкушение: сейчас произойдет нечто важное.

«И мы согласимся!.. — уже принял решение русский живописец в изгнании. — Лада не будет против. Наоборот…»

Круглый стол с привинченными к полу ножками был изысканно накрыт на три персоны, и стало ясно, что над сервировкой потрудился искусный стюард. Холодные закуски: омар с зеленью, рыбное и мясное ассорти, свежие овощи и фрукты, холодная курица под белым соусом, еще что-то яркое, изысканное, аппетитно пахнущее, что именно — Николай Константинович сразу не успел рассмотреть. Все вместе являло некий натюрморт, обреченный на скорое уничтожение. Темные бутылки французских вин и штоф «Смирновской» водки.

— Прошу к столу, Николай Константинович. Чем Бог послал, по русскому обычаю. — Горбун первым, по-хозяйски расположился за столом; живописец последовал его примеру. — Сейчас я вам представлю моего коллегу… И можно будет поднять бокалы за встречу соотечественников в столь экзотической обстановке: корабль, плывущий в Новый Свет, вокруг океан, Россия за даль— I ними далями. Какой замечательный повод выпить! Вы не возражаете?

— Не возражаю, — сказал художник, подумав: «А товарищи большевики из Чрезвычайки путешествуют по свету с комфортом».