Война в раю - Стивен Рэй Лоухед

мир, созданный для человечества и отвечающий всем потребностям; мир, в котором каждая добродетель провозглашается и превозносится самим материалом, пошедшим на ее изготовление — от крошечного зеленого листа до огромной горы, — все вокруг по-своему провозглашало великую славу добра и справедливости.

Видение стало прекрасным до боли. Каждое растение, дерево, гора или птица окутались радужным сиянием. Любая деталь виделась так ясно, словно она только что вышла из небесного горна. Мой слух невероятно обострился: я услышал крик охотящегося орла, кружившего в воздушных потоках над Инис Скай; я слышал топот копыт дикой свиньи по сухим листьям в лесах Инис Оэр; низкое гудение синего кита, идущего по видимой лишь ему водной дороге в глубине моря.

А поверх всего — музыка! И какая музыка! Дальние голоса труб, чарующий перебор струн арф: тысяч труб, тысяч арф! Далекие голоса девушек сплетали сладостную мелодию, слишком прекрасную, чтобы ее можно было вынести без душевной боли. Я услышал громкий зов карникса и резкий звук охотничьего рога. Я услышал ритмичный грохот бойрана, настойчивый, неотразимый. Я слышал все, что происходило в этом мирском царстве, но все звуки звучали высоко и возвышенно, всегда новые, всегда свежие, как будто они только что явились миру.

{Карникс — духовой инструмент кельтов железного века, использовавшийся между 300 до н. э. и 200 н. э. годами. Разновидность бронзовой трубы, вертикального расположения, с раструбом в виде головы животного, например кабаньей. Использовался во время сражений, вероятно, для подачи сигнала к атаке воинам и устрашения противника.

Бойран — ирландский рамочный барабан диаметром от 25 до 65 см (10—26 дюймов). К одной стороне крепится головка из козьей кожи, другая сторона открыта, чтобы одна рука могла быть помещена на внутреннюю часть головки барабана с целью контролировать высоту и тембр. С помощью шестигранного ключа кожа бойрана натягивается или ослабляется в зависимости от погоды.}

Даже когда богатство этого необычайного зрелища захлестнуло меня с головой, я понимал, что вижу сам Альбион, но выше, благороднее и чище, чем Альбион, знакомый мне. Этот Альбион пребывал в невыразимой чистоте, безупречный, без изъянов. Передо мной открылась редчайшая сущность Альбиона, словно бесценный эликсир непревзойденного совершенства.

Полнота чувств едва не повергла меня в обморок. Голова кружилась от восторга. Я хотел засмеяться и в ту же секунду рот мой рот наполнился необыкновенной сладостью — не приторной, как мед, а нежной и чистой — самым редким и прекрасным вкусом, какой я когда-либо знал. Я облизнул губы, они тоже стали сладкими. Блаженство разлилось в воздухе, оно было повсюду.

Зрение, звук и вкус объединились; выдержать такое было почти невозможно. Я громко рассмеялся и смеялся до тех пор, пока смех не превратился в слезы, принесшие облегчение. Экстаз света и музыки! Я был погружен в звук, как мошка в янтарь. Океан звуков! Подобно клочку пены, уносимой отливом, меня несла огромная сила музыки. Музыка плескалась вокруг и сквозь меня; я слился со звуками, как сливается звук флейты с дыханием, которое его наполняет. Я сам стал звуком.

Так же внезапно, как начался, этот невероятный фейерверк чувств кончился. Еще мгновение я падал откуда-то из поднебесья, а затем рывком пришел в себя. Музыка смолкла, мерцающий свет потускнел. И я понял, что мое видение продолжалось не дольше одного-двух ударов сердца, ровно столько, сколько звучал удар разбивающегося камня. И мне открылся смысл видения, заключенного в невыразимой музыке.

То была Песнь Альбиона. Не вся песнь, только маленький ее фрагмент; вот что я услышал. Но этот крошечный фрагмент наполнил меня силой, мудростью и мощью. Песнь изменила меня, глубоко и навсегда. Я не мог сказать, чего именно коснулись изменения, пока не вернулся с факелом Тегид.

— Что здесь произошло? — спросил он, вбегая в зал.

— Ты слышал?

От удивления он чуть не выронил факел. Бард отпрянул и выставил перед собой руку, словно защищаясь.

— Что с тобой, брат? — спросил я, подходя ближе.

Тегид не отвечал. Он продолжал таращиться на меня, словно видел впервые.

— Что ты увидел, Тегид? — Я уже начинал злиться. — Да перестань ты на меня пялиться. Ответь мне!

Он сделал осторожный шаг ко мне, но при этом смотрел на меня вполоборота, готовый в любую минуту бежать. Факел дрожал у него в руке, и я отобрал его, чтобы бард не уронил наш единственный источник света. Тегид съежился и умоляюще сложил руки на груди.

— Пожалуйста, господин! — воскликнул он. — Я не могу на вас смотреть!

— Да что такое с тобой? О чем ты говоришь? Тегид? — Я шагнул к нему.

Он отпрянул, закрыв глаза ладонями. Я остановился.

— Почему ты прячешь глаза? Тегид! Отвечай! — потребовал я, повысив голос. Мой крик заполнил хрустальный грот и прокатился по подземным залам со звуком, похожим на раскат грома.

Тегид неожиданно рухнул на пол. Я шагнул к нему, и мне показалось, что я вижу его сжавшуюся фигуру с огромной высоты. Тут меня самого начало трясти; сначала задрожали руки, потом все тело — каждый мускул, каждый внутренний орган сотрясала дрожь.

— Тегид! — крикнул я. — Что со мной не так?

Теперь я и сам упал на землю, скрипя зубами. Странные слова, слова, которых я не знал, не мог знать, вырвались из моего горла. При каждом звуке я чувствовал, как мое тело тает. Я стал духом, сбрасывающим грубые покровы; что-то, а скорее всего я сам настоящий поднималось изнутри моего тела, как будто проходя через слои плотных облаков, воспаряло в более высокие области ясности и света, пока я не стал всего лишь призраком, освобожденными из тюрьмы неуклюжего глиняного сосуда. Я, дух, летел высоко-высоко, выше горных пиков над бушующим морем, так высоко, как орел над Инис Скай.

Наконец меня окружила мягкая, темная тишина. И это казалось благословением еще чудеснее славной музыки и света моего предыдущего видения. Ибо только здесь, в тишине я мог слышать и чувствовать самый фундамент творения: вечного и неизменного, непоколебимого и неопровержимого, неисчерпаемого в своем изобилии, полного и содержащего все, что было или когда-нибудь будет.

Я погрузился в благословенную тишину и позволил ей окутать меня терпеливой, непреходящей нежностью. Я отдался ей, и она приняла меня, как огромный океан принимает песчинку, падающую в его бездонные глубины. Я нашел неподвижный центр, вокруг которого совершается танец жизни; я стал единым с миром, подателем всего сущего. Я ощущал тишину как