Современная повесть ГДР - Вернер Гайдучек

Когда все разбрелись по своим углам, я остановил Герда в комнате. Мне хотелось потолковать с ним как со старым другом.

— Сейчас не время, — ответил он.

— Нет, ты послушай! — сказал я. — Ты ждешь от нас восхищения, для этого ты и заманил нас к себе. Но трещин в потолке тебе все равно не скрыть. Даже с помощью красноречия.

— Браво, — усмехнулся Герд. — Ты этот монолог учил наизусть?

— Я говорю то, что вижу…

И тогда Герд взбеленился.

— Ну а твоя работа? — заорал он. — Человек для вас не ценнее, чем подопытный кролик! А уж как я устраиваю собственную жизнь, это пока еще мое личное дело!

— Подумай по крайней мере о жене…

— А о чем думаешь ты? Твоя Марга только и знает, что толстеет да умирает от тоски, а ты не можешь оторвать глаз от задницы какой-нибудь вертихвостки! Так что не разыгрывай, бога ради, с твоей Маргой счастливую парочку!

Надо признать, оба мы набрались как следует. Не помню, кто первым пустил в ход кулаки. В моем мозгу запечатлелось только, как по лестнице спускается Анна в ночной рубашке — мне видны даже ее груди — и я жду, что она начнет извиняться за своего муженька. В конце концов, я все же гость в их доме! Но она направляется к Герду, обнимает его, не говоря ни слова, и исчезает так же молча, как появилась. Прямо-таки шабаш ведьм!

На этом все и кончилось. Я извинился перед Гердом — до сих пор не могу понять за что. Мы больше никогда не вспоминали об этом инциденте. Зато теперь я еще лучше знаю, с каким «бзиком» она, его Анна…

По-настоящему нормальной среди всех была разве что та девица, которую притащил с собой Хеннер. У нее по крайней мере не приходилось выискивать намеков в каждом слове. Может, я и позавидовал тогда Хеннеру, но уж никак не потому, что он ложится с ней каждую ночь в постель.

Я чувствовала себя разбитой и смертельно усталой. В обычное время дом по ночам был полон разных звуков, таинственных и страшных. В эту же ночь в нем стояла мертвая тишина, хотя он был переполнен людьми. И это казалось еще страшнее.

Было уже поздно, когда я услышала внизу голоса.

Они становились все громче. Я открыла дверь и, как была, в ночной рубашке, присела на верхней ступеньке лестницы. В голове вертелись какие-то кусочки виденного за день, точно в калейдоскопе: лица гостей, повернутые к воротам, — все ждут Карину… Я на кухне: готовлю еду, мою рюмки, до меня никому нет дела. Но у меня не хватает сил для обиды…

Дитер рассказывает об институте, где лечат диабетиков, которым уже не помогают инъекции. О том, что у них разрабатываются специальные приборы, позволяющие вводить больным лекарства автоматически круглые сутки…

Еще: я сижу у костра, по коже у меня ползут мурашки. Все возбуждены. Я молчу…

Я сижу в ночной рубашке на лестнице и ежусь от холода. До меня доносятся голоса.

— Здоровые не выдержат, — говорит Герд. — Они задохнутся.

— Вы не даете мертвым умереть… — Неужели этот голос принадлежит мне?

Я слышу, как в подвале работает насос, перекачивающий инсулин. Чувствую укол в вену. Кровь разносит раствор лекарства по моему телу, и мне делается тепло. Я встаю с верхней ступеньки и спускаюсь вниз. Вижу руки Дитера, вцепившиеся в рубашку Герда, стерильные иглы для забора крови. Я обнимаю безжизненное тело Герда — холодное, как у трупа. Я люблю тебя, говорю я ему. Язык подчиняется мне с трудом. Я иду к двери, из которой не выходила…

Марга лежала в постели и дрожала: что там у вас происходит?

Ее тело съежилось — она оторвалась от насоса с инсулином и умирала. Я потрогала ее безжизненную оболочку, и это успокоило меня.

Я проснулся, когда в крови поубавилось алкоголя. Кровать подо мной качалась, как лодка. Как же я забыл прихватить с собой бутылку, чтобы опохмелиться? Рени спала мертвым сном. Недоступная для меня. В желудке, переполненном кислотой, бушевала буря. Чувствовал я себя весьма скверно.

Не так-то легко оказалось найти желудочные таблетки в этой темной клетушке под крышей. Тычась, как слепой, я угодил головой в поперечную балку.

Отвратительно пахло каким-то древесным лаком.

Зачем, каким ветром занесло меня сюда? — вертелся у меня в голове вопрос, причем именно сейчас, когда кривая моей жизни достигла самой нижней отметки и когда у меня не осталось ничего, кроме пары собственных рук. Да еще кроме чувства вины перед семьей, которую я покинул…

Что это — тщеславие, желание похвастаться успехом, которого нет?

Не одеваясь, я стоял в темноте и перебирал в памяти свои просчеты. Как долго мне еще удастся удержать около себя Рени? И что останется мне, когда она уйдет? А в том, что рано или поздно так случится, я не сомневался — это вполне естественно.

Я попробовал представить свое будущее: кусок не оклеенной обоями стены в неуютной комнатенке Рени. Девиз, которым я оправдывал до сих пор свои сумасбродства: лучше три года жить, чем тридцать существовать, — утратил теперь магическую силу. Все увиденное в усадьбе привело Рени в восторг. Я знал: она надеялась, когда-нибудь я устрою для нее нечто подобное. Что же — признаться ей в том, что я никогда не смогу этого сделать?

Я чувствовал, как во мне просыпается тайная неприязнь к Рени. Она лежала рядом, без малейшего представления о моих проблемах, в то время как я, преодолевая отвращение, разжевывал таблетки, застревавшие в незапломбированных зубах и приклеивавшиеся к губам и языку. Я ненавидел это теплое тело, ради него я решился на такие вещи, которые сейчас казались мне лишенными всякого смысла.

Редко испытывал я состояние такой безысходности. Ночной ветер шевелил черепицу на крыше, она негромко шуршала, будто нашептывая что-то. Все это не сулило ничего хорошего.

Утром небо словно специально очистили от туч, жаркое солнце вскарабкалось на крышу дома, и влажная земля задымилась легким паром.

После завтрака мы с Хеннером и Дитером отправились во двор, чтобы докончить остатки спиртного. Так, глоток на день грядущий, ревизия недопитых бутылок.

На нас были только брюки. Солнце припекало вовсю, кожа жадно вбирала тепло. Мы уселись у глиняной стены сарая, полупустые бутылки ходили по кругу. На столе расползались желтоватые жирные пятна, свидетельства ночной попойки. Приближался полдень, так что на приезд Карины рассчитывать больше не приходилось. И если я намеревался выговориться, то делать это надо было сейчас.

— Неплохо тут у тебя, — заключил Хеннер.

— Я так больше не выдержу, — сказал я. — Мне нужна ваша помощь.

Дитер удовлетворенно кивнул головой. Наверное, он расценил эти слова как следствие нашей ночной стычки. Черный дрозд, усевшись на коньке крыши, распевал свою песню, повернувшись к солнцу. Двор был пропитан запахами теплой земли. Толстая кошка, должно быть ожидавшая котят, лениво зевала и потягивалась на верхушке ворот.

— Что ж, тебя понять можно, — сказал Хеннер.

— Помните наш девиз?

— Ясное дело, — отозвался Хеннер, — хоть это и было тридцать лет назад.

Дитер вытирал пот с живота — его платок был насквозь мокрым.

— Он и сейчас остается в силе, — сказал я и соскреб ногтем со стола присохшие остатки пищи.

Хеннер раскупорил непочатую бутылку, налил рюмки — это уже не походило на ревизию остатков. Дитер тщательно осмотрел жаровню, не убранную с вечера, и обнаружил, что от запеченного кабана осталась еще смесь мясного бульона с красным вином. Мы закусывали хлебом, обмакивая его в соус.

— Мы слушаем, — объявил Хеннер и остановил на мне выжидательный взгляд.

Я сдвинул рюмку на середину стола и положил ладони на его теплую поверхность. Казалось, от него исходила какая-то внутренняя сила. Я откашлялся. И все же голос у меня был хриплым, когда я спросил:

— Сомневается ли кто-нибудь из вас в моих убеждениях?

Дитер молчал, заинтересованно рассматривая содержимое своей рюмки.

— Доверяем, конечно, — заметил Хеннер.

— Так что же — я должен смириться с тем, что недостоин больше на них работать?

Дитер залпом опрокинул рюмку.

— Да что говорить, тебе нужна работа. Само собой, не ради денег. Тебе нужна цель… Конечно, поможем, что за вопрос!

— Нет, — ответил я. — Дело не в работе. Дело в справедливости.

Дитер положил на язык ломтик лимона, насыпал соли в ямочку между большим и указательным пальцами, отхлебнул из бутылки агавовой водки и слизнул соль.

— Нужно делать лишь то, — изрек он, покачнувшись, — что можно делать в данный момент. Да что тебе объяснять? На жизнь надо смотреть трезво.

— А собственно, чего ты жалуешься? — пожал плечами Хеннер. — Другим и похуже приходится. Посмотри вон на меня… А ты получил совсем неплохую компенсацию.

Он широким жестом обвел двор. Дрозд на крыше продолжал свои соблазнительные рулады. Кошка лениво взирала на нас с верхушки ворот.