Гербовый столб - Валерий Степанович Рогов

привилегий протестантов и о гражданском равноправии для католиков. О всеобщем трудоустройстве. А в конечном итоге — об объединении Ирландии.

Могут ли политики с Уайтхолла[20] пойти на это? Не могут. А будут ли мириться с тем, что существует, казалось бы, извечно, здесь, на Фоллс-роуд? Не мирятся и не будут. Компромисс стал невозможен. Политика «разделяй и властвуй» отброшена, как изъеденная молью английская лисья шуба. Непримиримость достигла предела. И как на всякой войне — в полевых условиях или городских, кто-то обязательно должен победить: мирным путем или насильственным...

Ветлугин увидел, как из загадочного дома наконец-то вышел священник. «Черный джентльмен» шел медленно, прижав левую руку к груди, склонив лицо долу. Всем своим видом «святой отец» демонстрировал скорбь.

«Неужели Шин О’Хагэн уходит? — беспокойно подумал Ветлугин. — Однако, может быть, это совсем и не он, а настоящий пастор? Но нет, слишком молод... Конечно, это — конспиратор! И вряд ли Шин О’Хагэн...».

И тут на Кроггэн-плейс появился уже знакомый мальчишка, а за ним мрачный, здоровенный тип лет сорока. Ежик вздрагивал всем своим худеньким телом и обеими ладонями вытирал слезы. Здоровяк был неуклюж — и в походке, и в движениях. Он как-то неловко и тяжело положил огромную лапу мальчишке на плечи — не то для утешения, не то для того, чтобы схватить, если тот вздумает бежать.

У него было крупное костистое лицо. Щеки и бакенбарды он выбривал, и потому круглая черная борода, соединяясь с вислыми усами, напоминала гирю, подвешенную на тонкий выступ рта. Римского образца нос, видно когда-то перебитый, был приплюснутым и искривленным. В темных впадинах таились усталые, неподвижные глаза. Н‑да, спутник Ежика не внушал симпатии, если не наоборот.

Неожиданно в Кроггэн-плейс резко свернул желтый «воксхолл» с исцарапанным помятым боком. Со скрежетом затормозил. Ежик открыл переднюю дверцу и покорно уселся рядом с водителем. «Воксхолл» взревел и начал разворачиваться в узкой улочке. Мрачный тип тупо следил за трудными движениями машины. Он стоял в позе сильно побитого человека, наклонившись вперед на подогнутых в коленях ногах, с повисшими длинными руками. Так стоят боксеры после нокдауна. Потом он медленно повернулся и направился к «Трем петухам».

Ветлугин спиной и затылком ощутил его тяжелый взгляд. Он заметил, как бармен суетливо заспешил наполнить «гинессом» большую кружку. Тип молча поднял ее и, никак не реагируя на вопросительный взгляд толстяка, направился к Ветлугину. Он устало опустился на стул и уставился ему в лицо где-то на уровне подбородка. И ничего, кроме безразличия, не выражали его потухшие, мутно-серые глаза. Хрипло, как бы вытягивая из нутра звуки, произнес:

— Извините, мистер Ветлугин, что заставил вас долго ждать.

Ветлугин понял, что перед ним Десмонд Маккун.

— Хорошо, что мы все-таки встретились, — попытался съязвить.

Маккун никак не отреагировал. Молча достал несколько листов, тиснутых в типографии, но очень бледно, в ряде мест почти не пропечатанных. Коротко бросил, как приказал: «Посмотрите». А сам поднял кружку и глубоко заглотнул вместе с пеной — густой и белой, как сметана, чуть ли не половину ее дегтярного содержимого. Вздохнув и выдохнув, вылил в себя остатки «гинесса». После этого встал и направился в дальний конец стойки, к бармену. Принялся что-то тихо рассказывать. А бармен все в большем ужасе таращил на него глаза.

Ветлугин быстро просматривал листы. Это, собственно говоря, были бюллетени Бюро информации, посвященные Шину О’Хагэну. В первом излагалась история его ареста, неправедного судилища и ужасов заключения в спецбараке номер четыре. Второй бюллетень открывался фотографией Шина О’Хагэна на железной кровати в накинутом на плечи темно-сером одеяле, похожем на рубище нищего. Изможденное лицо с заостренным истончавшимся носом, с черными круглыми впадинами, в которых из-за плохой печати даже неугадывались глаза, с провалами щек, — это лицо походило на анатомический череп, хотя и в обрамлении длинных прямых волос. И все же благодаря торчащему носу в этом лице-черепе можно было отыскать сходство с Ежиком! Да, выходило, с его младшим братом, с Патриком! В этом бюллетене бывший узник Мейз-призон рассказывал о своих протестах и голодовках. В частности об общем протесте заключенных блока «Эйч», когда они отказались носить тюремную одежду и сидели в камерах голые, заворачиваясь лишь в одеяла.

Третий бюллетень состоял из беседы Десмонда Маккуна с Шином О’Хагэном. Ветлугина поразило то, что свои разоблачения политики Лондона в Ольстере О’Хагэн начал со старинной ирландской поговорки: «Не бойся рогов быка, не бойся копыт лошади, бойся улыбки англичанина». И на протяжении своих ответов умело и логично обыграл эту «коварную улыбку», объясняя политические зигзаги и эквилибристику «умников» с Уайтхолла. Ветлугин искренне радовался, вчитываясь в его ответы, как радовался бы любой другой журналист, обнаруживший что-то неожиданное и важное: Шин О’Хагэн оказался умным и проницательным полемистом.

«Ну что ж, основной материал в руках, — говорил себе повеселевший Ветлугин. — Осталось самое малое: хоть трехминутная встреча с самим О’Хагэном. Хотя бы минутная! Факт личного общения. Маккун должен понять...»

Ветлугин положил бюллетени на стол. Десмонд Маккун сразу это заметил. Он, не торопясь, вернулся к столику, неся две полные кружки «гинесса». И опять утомленно, тяжело бухнулся на стул.

Теперь Ветлугин ясно видел, что это очень усталый человек. И теперь Десмонд Маккун не казался ему ни пугающим, ни мрачным. Наоборот: только теперь Ветлугин стал понимать, какую изнурительную, ответственную и крайне опасную работу выполняет он.

Те, на другой стороне, конечно, не хотели бы публичных разоблачений. Конечно, они следят за деятельностью бюро. За его деятельностью. И, конечно, сделают все возможное, чтобы ее прервать. Выходило: Десмонд Маккун играет со смертью. И конечно, прекрасно сознает, чем это может кончиться лично для него. Но в нем не заметно страха. Никакого страха. Лишь усталость. Видно, ему уже достаточно пришлось пережить и через многое пройти. Но неужели ныне он живет с сознанием, что ничего страшнее уже быть не может? Неужели ему и смерть не страшна?

Так думал Ветлугин. Но спросил о том, что было ему важнее всего сейчас, — об интервью с Шином О’Хагэном. Он сказал:

— Мистер Маккун, мне необходимо — поймите! — хоть на пять минут повидать Шина О’Хагэна.

— Это совершенно невозможно, — ответил Маккун, опустив голову.

— Но почему же? Я все понимаю, — настаивал Ветлугин. — Я знаю, что Шин О’Хагэн болен, что он истощен, немощен. Но для живого