Дева Баттермира - Мелвин Брэгг

— Мы вернемся, милая моя Мэри, еще раз до нашего отъезда. Мы приедем и уж тогда обязательно уговорим отправиться с нами.

— Если только с дорогами будет все в порядке, — вставила миссис Мур, теперь уже стоя у открытой двери, весьма недвусмысленно поторапливая с отъездом.

— До свидания, дорогая Мэри, и обязательно принимайте медовую микстуру.

— До свидания, Мэри… вы такая чувствительная особа.

— До свидания. До свидания.

Похоже, обе дамы нисколько не ожидали, что Мэри поднимется и отправится проводить их во двор, и девушка воспользовалась такой возможностью. Сначала ее матушка проводила их до дверей, а затем отец помог сесть в коляску, и пожилая пара вынуждена была стоять на морозе, пока карета с двумя леди не скрылась из виду.

Вошла Дэмсон, и Мэри, которая за последние несколько недель довольно сильно привязалась к этой славной кошечке, взяла ее к себе на колени и принялась поглаживать… Торф все еще горел в камине. Свет дня проникал в комнату сквозь два маленьких оконца. Снег заглушал звуки. Поговаривали, что в этом году зима будет суровая, если судить по поведению барсуков, кротов, белок… она приняла еще несколько капель опия и задремала.

Когда мать Мэри проводила мистера Фентона в гостиную, девушка уже спала. Мать было вздумала разбудить ее, однако бывший учитель предупреждающе вскинул руку, и миссис Робинсон пришлось оставить дочь в покое. Он отдал ей кое-какие распоряжения шепотом, и хозяйка дома принесла ему немного чая, а затем мистер Фентон уселся на стул поближе к камину, готовый ждать момента, когда Мэри пробудится. Он уже отдал все необходимые распоряжения, чтобы остаться в гостинице надолго, его лошадь успели разместить в теплой конюшне.

Он смотрел на Мэри в смятении. Она была сонной, бледной, с нездоровым цветом лица, свободно распущенные волосы ниспадали каскадами и были грязны; утратив свою неповторимую красоту и грацию, выделявшие ее среди всех сверстниц, она выглядела заурядной — нарочито заурядной — замарашкой. Оборка ее платья разошлась по шву на всю видимую длину. И вместо чувства острой жалости — а оно должно было появиться — мистер Фентон ощутил нечто сродни облегчению, оттого что он не несет ответственности за нее. Устыдившись собственных чувств, он постарался настроить себя на благожелательный лад и принялся пить чай у пылающего камина, получая от этого действия немалое удовольствие, которое ни в коей мере не пострадало от дурных мыслей.

Проснувшись, Мэри все никак не могла сфокусировать взгляд, и это должно было бы насторожить его, навести на мысли о ее новой привычке, однако ему куда удобней было прятаться за прежними своими представлениями о ее невинности и полном здравии.

— Мистер Фентон?

— Да, Мэри.

Она улыбнулась, криво, одной стороной губ, той судорожной и нервной улыбкой, которая привела его в полное замешательство.

— А, мистер Фентон, — повторила она, довольно резко обрезая слоги, как ему показалось, и оттого он почувствовал себя и вовсе неуютно.

— Как поживаешь, Мэри?

— Как поживаю?

Она испытующе посмотрела на него — теперь уж ни малейшей улыбки — тем долгим, пронизывающим взглядом, который вдруг заставил его почувствовать себя виноватым. У него неожиданно пересохло в горле.

— Вам обязательно надо спрашивать, как я поживаю? Разве вы не можете себе представить, каково мне теперь, мистер Фентон?

— Разумеется, могу.

— Отлично! — Она быстро потянулась и взяла бокал с вином, который уже был загодя приправлен несколькими каплями опия. Затем она с удовольствием сделала несколько глотков. Решив, что вино в данной ситуации не более чем полезное средство для восстановления сил, Фентон не нашел повода высказать комментарии.

— Должно быть, это весьма мучительно для тебя.

— Было очень мучительно, мистер Фентон.

— Я намеревался навестить тебя еще раньше.

— Я надеялась, что вы приедете. Ваше здоровье. — Она подняла бокал.

— Я посчитал, что ты предпочтешь остаться в одиночестве.

— Ну что ж, по крайней мере, вы хотя бы подумали об этом.

Ее ответ прозвучал грубо, даже нагло. Что-то новое, нечто совершенно нехарактерное для ее мягкой натуры, для той скромной ученицы, которой он так долго восторгался. Мистеру Фентону это совершенно не нравилось, однако, прекрасно осознавая, что в данную минуту она куда более удручена, нежели ему даже могло представиться, он всеми силами попытался, проигнорировав ее выпад, удержаться в рамках приличия.

— Вы же знаете, что со мной случилось, мистер Фентон. Оставьте. Лучше расскажите, что произошло с вами.

Стараясь изо всех сил, он принялся вслух рассуждать о том, что представлялось ему настоящей проблемой в его тщательно спланированном, приятном и в то же время монотонном образе жизни. И далеко не сразу он заметил, что Мэри плачет, — молчаливые, сентиментальные слезы словно сами собой катились по ее щекам, без всхлипываний, только слезы. Он замолчал.

— Пожалуйста, продолжайте, — попросила она шепотом. — Пожалуйста. Это все так мило… разве вы не понимаете? Это так славно, так благородно и надежно. Я так и представляю себе все, о чем вы мне рассказываете. Вашу комнату, книги, тот стол, что вы купили в Вигтауне, одежду, купленную на ярмарке в Ростли, деревянный подсвечник, что вырезал для вас мистер… Меткалф, ведь так? из Калдбека… могу представить, как вы там сидите, читаете, делаете заметки. О, мистер Фентон, если бы только я тоже могла присутствовать в этой картине. Я бы подавала вам чай, следила за тем, чтобы вам было удобно… я бы была самой счастливой женщиной в мире, но нет, вместо этого я сейчас перед вами вот такая… самое жалкое и несчастное существо на свете.

Ему следовало хоть каким-то образом успокоить ее. В конечном счете такое откровенное признание и порыв преданности должен был заставить его хоть немного задуматься — ведь прошло время, впрочем, как и ее слава, — и жениться на ней. Или по крайней мере, сказать что-нибудь, уж это-то он вполне мог сделать. Однако он не двинулся с места, ни о чем не задумался и не сказал ни слова, он так и продолжал сидеть молча, настороженно, на тот случай, если давнее чувство долга и вновь обретенная жалость застанут его врасплох. Его долгое молчание стало красноречивым ответом на ее призыв о помощи, и только после этого он вытащил сложенную газету из внутреннего кармана жакета.

— Они арестовали его, — промолвил он, зачитав из статьи: — «Его препроводили в Лондон под надзором офицера с Боу-стрит, из Брикнока, что в Уэльсе», так написано.

— Арестовали?

— Да. Ему предъявят обвинение «согласно ордеру сэра Фредерика Вейна Барта, судьи графства Камберленд».

— Ах, вот как, значит, они схватили его. — Ее слова прозвучали тяжеловесно, точно приговор.

— Да.

Фентон протянул ей газету, однако девушка то ли не захотела взять ее, то ли и вовсе не заметила этого жеста.

— Может быть, мне прочитать вам всю заметку? Казалось, Мэри совершенно не слышит его. Он помолчал, выжидая, а затем вновь задал вопрос. Она лишь повернулась, взяла бокал и осушила его.

— Да, — произнесла она, — только сначала я выпью еще немного вина.

Она с трудом поднялась с кресла и медленно, почти полусонно, как подумалось мистеру Фентону, вышла из комнаты, оставив его в тишине, которая нарушалась разве только легким потрескиванием горевшего в камине торфа, и бывшему учителю, с его натянутыми словно струна нервами, казалось, будто звук этот таит в себе нечто зловещее. Назад Мэри так и не вернулась.

Газеты сообщали, что общественное мнение поддерживает Мэри. Колридж стал ее ярым поборником. В своей статье «Кесвикский самозванец I» — в его третьей по счету заметке — он писал:

В моей второй заметке («Романтический брак II») я осмелился утверждать, что, когда подробности ее несчастья станут достоянием публики, ее скромность, целомудрие и здравый смысл привлекут к ней сердца еще сильнее и бедняжка Мэри лишь поднимется, а не падет в глазах всех мудрых и добрых людей. Те обстоятельства, о которых я теперь должен рассказать во всех тонкостях, совершенно подтверждают мое утверждение…

В конце статьи он сообщает об «отказе Мэри скрыться с ним (с Хэтфилдом) в Шотландии» и принимается хвалить ее за то, что «она не делает ничего, что она не смогла бы сделать открыто».

В статье «Кесвикский самозванец II», которая так и не была опубликована до 31 декабря, Колридж вновь защищал Мэри от любых обвинений, которые могли быть брошены в ее адрес или хотя бы подразумеваться.

Найдется ли на свете такой ханжа или же фанатик, который сможет винить бедняжку Мэри? — писал он. — В отношениях со своим возлюбленным она дала ему все основания уважать ее и снискала заслуженную любовь своим целомудренным и мудрым поведением. Не вызывает сомнений, что этот человек и в самом деле внушил ей весьма глубокую сердечную привязанность. Создается впечатление, будто он очаровывал всякого, с кем имел дело, независимо от его положения в обществе; и если бы Мэри осталась исключением, это свидетельствовало бы скорее о недостатке чувствительности, чем об избытке благоразумия.