Покаяние - Геннадий Гусаченко

— Нет слов… Одни чувства… Всё для людей сделано.

— Плавбаза в Германии строилась, а немцы умеют делать. В каждом электрощите поначалу были наборы инструментов, да наши их все порастащили. Вот, смотри — немецкая отвёртка с переключателем… Дарю!

Хантулин вручил мне изящную отвёртку с прозрачно–жёлтой плексигласовой рукояткой невиданной мною конструкции и тем самым закрепил своё дружеское расположение.

— А почему перед выходом в море посуда на полках? И магнитофон не закреплён? Упадут в шторм, разобьются…

— Какой шторм? Это тебе не китобоец! Всё как стояло, так и будет стоять… Если, конечно, сам спьяну не уронишь…

На столе валялся журнал «Моделист–конструктор» с чертежами шлюпа «Восток», ходившего в Антарктику в прошлом веке. Я загорелся желанием построить модель и в свободные от вахты часы строгал, выпиливал, точил. К концу путины великолепная модель–копия красовалась на столе белоснежными парусами.

В тропических широтах, где китобаза дрейфовала в ожидании китобойцев с добытыми кашалотами, я под аплодисменты собравшихся у борта моряков опустил на капроновой нитке своё детище на изумрудную гладь океана. «Оморяченная» модель парусника по сей день величаво пылится на шкафу с любимыми книгами, покинутыми мною в день ухода в одиночное плавание со словами: «Прощайте, друзья!» — так, умирая, простился с книгами раненный на дуэли Пушкин.

О китобойном промысле я достаточно подробно рассказывал в предыдущих главах и нет надобности повторяться.

Меня уже не удивляли киты тридцатиметровой длины, волочившиеся на тросах за плавбазой. Ничего необычного не находил в грохоте храпцов, вытаскивающих гигантскую тушу на разделочную палубу, в криках рабочих, размахивающих на ней фленшерными ножами, в шуме пил и лебёдок, растаскивающих куски мяса и костей до горловин шнеков жаротопных котлов. И тошнотворный запах ворвани был столь же привычен, как старому коку запах борща на камбузе.

Но, как и прежде, меня восхищали необыкновенно красочные рассветы и закаты, парящие над волнами альбатросы, играющие с волнами дельфины.

И разве мог я оставаться равнодушным, глядя на безупречные обводы корпуса «Робкого», на его стройные мачты и стремительный бег после отдачи китов базе? «Славу» продали «на гвозди» в Японию, и теперь «Робкий» морячил в составе нашей флотилии. Всякий раз, провожая глазами лихого охотника за китами, идущего наперекор ревущему шторму, я восхищался мужеством его дружного экипажа — «спаянного и споенного», «спетого и спитого», как говорил Юра Балдин. Там, обдаваемый волнами, стоит у гарпунной пушки обветренный Михаил Курганович. Попыхивает трубкой невозмутимый стармех Юрий Чупров. Раскачивается в «вороньем гнезде» марсовый матрос Макс Васильев. Жарятся у дизелей, задыхаясь в дыму и копоти мотористы Толя Пенязь, Юра Гайчук, Боря Далишнев. Там, прихлёбывая заваренную в огнетушителе брагу, подрёмывает в гребном отсеке простодушный Виктор Чугунов. Спит после вахты, обняв подушку, Юра Балдин. Возится с аккумуляторами беспокойный Валера Рыч. Не сходят с мостика старпом Юрий Емельянов и капитан Павел Обжиров. Борясь с качкой, чертыхаясь, ловит сползающую с плиты сковородку Вова Шитов. Не отводит глаз от репитера гирокомпаса рулевой Иван Безбородько. Не снимает наушников с головы радист Петрович. И боцман Александр Ануфриев закрепляет тенты на шлюпках.

Там настоящие моряки!

Эх, если бы не морская болезнь, выворачивающая наизнанку моё нутро, ушёл бы вместе с ними туда, за горизонт, в туманную даль! И плевать я хотел на расшитые занавесочки, мягкую постель, кинозал, волейбольную площадку и столовую с официантками в белых передниках!

Пару месяцев путины на китобазе я работал дежурным электриком. Изучил расположение бесчисленных электродвигателей, электрощитов, коридоров, трюмов, закутков, которых на китобазе, как на авианосце, где старпому требуется месяц, чтобы обойти все помещения.

Верный своему слову первый электромеханик Бакшеев устроил меня на «хорошее место», которым оказалось кресло вахтенного электрика у пульта судовой электростанции. Четыре часа я сидел в нём, покачиваясь и поглядывая на сигнальные лампочки и стрелки приборов. В коротких шортах, в белой майке, обдуваемый вентилятором. Читал книги, зубрил учебники, готовился к экзаменационной сессии заочников. С возрастанием нагрузки или упадком таковой давал знать машинисту запустить ещё одну паровую турбину или остановить. В конце вахты записывал показания амперметров в журнал. И всё. Отдыхай восемь часов. Принимай душ. После вкусного и сытного обеда спи или загорай на верхней палубе. Играй в шахматы, обвязав голову мокрым полотенцем. Стучи на шлюпочной палубе по волейбольному мячу, привязанному к нитке. Греми гантелями, гирями и штангой. Купайся под струёй забортной солёной воды из пожарного крана. Ройся в книгах многотомной судовой библиотеки. Учись играть на гитаре, на баяне. Иди смотреть фильм. Забивай «козла» в домино! Много на плавзаводе возможностей повышать знания, развивать эрудицию и тело — было бы желание. Для тех, кто не получил в своё время среднее образование, на судне работает школа вечерней молодёжи.

И если бы меня сейчас спросили: «Из всех работ, которые тебе довелось испытать, какая была самая лучшая?» — не задумываясь отвечу: «На китобойной базе «Дальний Восток!».

По прошествии многих лет этот вопрос нередко задавал себе сам и всегда вновь и вновь хотел видеть себя в том кресле у пульта.

Так какого же, извините, хрена, искал чего–то лучше? Ответ прост и стар, как дерьмо мамонта: «Шерше ля фам!», — говорят в таких случаях французы. «Ищите женщину!». И они правы. Женщина — виновница и причина нежелательных обстоятельств, ключ к разгадке тайн.

Осенью, после увольнения из милиции, я некоторое время раздумывал: «У меня высшее филологическое образование… Учусь заочно на журналистике… А не пойти ли в школу учителем русского языка и литературы? Или в редакцию газеты корреспондентом?».

Позднее я прошёл обе эти стези, но тогда перевес в пользу моря решила та, о которой с чувством пел Рашид Бейбутов:

Я встретил девушку — полумесяцем бровь,На щёчке родинка, а в глазах — любовь.Ах, эта девушка меня с ума свела,Разбила сердце мне, покой взяла…

Она такой и была. Изогнутые брови. Родинка на правой щёчке. И сердце разбила сразу, как только увидел её в аудитории университета, где моя давняя камчатская знакомая Евгения Дмитриевна Говоруха вела консультации по русскому языку.

Изумительной красоты девушка сидела вместе со мной за столом. Удивительно, просто невероятно похожая на даму–кокотку с портрета Ивана Крамского «Неизвестная»!