Паутина грез - Вирджиния Эндрюс

— Ли ван Ворин! — воскликнула мать, шутливо уперев руки в боки. — Как ты смеешь болеть в день моего долгожданного возвращения? Что с тобой стряслось? На дворе лето. Летом люди не простужаются.

— Мама, мамочка! — выговорила я, сдерживая слезы. — Ой, мамочка, случилась ужасная, дикая вещь! И не один раз, мамочка, а дважды!

— Что за вздор ты говоришь, Ли? Я думала, ты заболела. Не успела я порог переступить, как ко мне кинулась миссис Картер и, заламывая руки, доложила, что ты весь день лежишь в кровати, ничего не ешь, не пьешь, отказываешься вызывать врача и гонишь всех, только меня дожидаешься. И что я слышу теперь? Какую-то ерунду. Ты хоть представляешь, что такое путь из Европы в Америку? Ты думаешь о том, как я устала? Да-а, ну и досталось мне на том курорте, — вздохнула она, поворачиваясь так, чтобы видеть себя в зеркале. — Сгонять вес и корректировать фигуру — это, я тебе скажу, не шутки. Слава Богу, все позади. Я достигла желаемого результата. Кстати, все согласны, что я мучилась не напрасно. Ну-ка, что ты скажешь? — Она покрутилась передо мной, явно ожидая вороха комплиментов. Но какие могут быть сегодня комплименты… Сегодня прозвучит только горькая и страшная правда. И матери не уйти от нее.

— Мама, но со мной произошла настоящая трагедия! Здесь, в Фартинггейле. Тони два раза приходил ко мне… он заставил меня… он взял меня силой! — выкрикнула я. — Он… он…

Почему она молчит? Неужели придется выложить все до последней, самой гнусной детали? Я смотрела на мать полными слез глазами и отчаянно ждала, что вот-вот она бросится ко мне, крепко обнимет, утешит меня поцелуями, добрыми словами, скажет, что все дурное уже позади, что теперь все будет хорошо, мне больше нечего бояться, что мы будем жить по-другому… будем счастливы, как раньше…

В следующее мгновение мать действительно оказалась подле меня. Движения ее стали порывистыми, взгляд… увы, ее взгляд меня испугал. Я надеялась, что теперь-то она всерьез отнесется к моим страданиям, но, к своему ужасу, увидела, что глаза матери зловеще сузились, блеснули недобрым огнем. Я похолодела. Слезы мгновенно высохли, заныло под ложечкой. Да она не верит мне! Я давно научилась по глазам читать ее мысли, угадывать эмоции, бурлившие в глубине.

— Что? — с изумленным негодованием воскликнула она. — Что за дурацкую историю ты выдумала? Что он заставил тебя сделать? Ты хочешь сказать, Тони тебя изнасиловал? Честное слово, я знаю, что подростки склонны к безумным фантазиям, но, по-моему, это чересчур.

Я неистово затрясла головой:

— Нет, мама, это не фантазии. К сожалению, это было на самом деле. Это случилось наяву. Дважды. — Теперь, завладев наконец ее вниманием, я должна была заставить ее выслушать все. — Я расскажу. Пожалуйста, не уходи. Послушай.

— Ну, я слушаю, слушаю, — не скрывая раздражения, произнесла мать.

— Позавчера вечером я пошла вслед за Тони. Он отправился в хижину. Через лабиринт.

— Ты побежала за ним? Зачем? Объясни.

— Мне хотелось узнать, почему он до сих пор работает там, почему оставил студию в хижине.

— Совершенно незачем было следить за ним. Он художник, работает столько, сколько хочет и где хочет, — фыркнула мать, всем своим видом показывая, что не намерена слушать дальше.

Я, однако, продолжала:

— Добравшись до хижины, я тихо заглянула с улицы в окно и увидела, что он на моем… на нашем с тобой «двойном» портрете нарисовал еще одну фигуру… себя, мама! Совершенно обнаженного!

— Вот как? — подняла брови мать.

— А спустя несколько секунд он сам подошел к мольберту… голый, совсем голый!

— Он был один? — быстро спросила она.

— Да, но… в общем, я испугалась и побежала домой. Легла спать. А совсем поздно вечером он явился в мою комнату… опять голый… он набросился на меня… и изнасиловал.

Мать пристально и недоверчиво смотрела на меня.

— Да-да! — продолжала я свою горькую исповедь. — А потом еще раз, но уже этой ночью. Дело в том, что я пришла спать в твою комнату. Я боялась. Хотела запереться. Но он все равно пришел. У него, оказывается, есть ключ. Сначала он принял меня за тебя. Но это неважно. Я говорила ему, гнала его, но он снова изнасиловал меня… Мамочка, я не смогла отбиться… Это такой ужас, мама, такая гадость!

Выражение ее лица оставалось неподвижным.

— Мама, ты слышишь меня? Ты слышишь, что я говорю?

Она неопределенно повела плечами и покачала головой.

— Я собиралась обо всем этом поговорить с тобой позже, когда ты успокоишься и когда я немного приду в себя после переезда, — молвила она. — Я тешила себя надеждой, что ты повременишь со своими откровениями. Думала, мне удастся сначала немного отдохнуть.

— Что? Ты хотела сама со мной поговорить? Но как ты узнала обо всем этом?

— Тони встречал меня в аэропорту, Ли. Он доложил мне о твоем поведении. Он не рассказывал о том, как ты преследовала его до хижины, но сказал, что ты пригласила его зайти к тебе в комнату. А когда он вечером заглянул к тебе, то обнаружил тебя совершенно обнаженной в разобранной постели.

— Что? Да он нагло врет!

— Он сказал, что ты схватила его за руки и потащила в кровать, что ты ласкала его и умоляла заняться любовью, а он в ответ на твои приставания высвободился и молча ушел.

— Мама, подожди, послушай меня…

— Он также поведал, что на следующую ночь ты забралась в мою спальню, изобразила, будто я уже вернулась. Напялила мое ночное белье, побрызгалась моими духами, чтобы обмануть его. Ты прикинулась мною, чтобы он сразу не разобрался и не отказывал тебе больше. — Мать торжествующе глянула на меня. — Вот она, моя ночная сорочка! Все еще на тебе. И духами моими от тебя до сих пор пахнет.

Она ликовала, полагая, что разоблачила обманщицу-дочь.

— Мама, но я пользовалась твоими вещами, чтобы просто быть ближе к тебе! Я скучала, мама. Мне было одиноко. И очень страшно.

Мать действительно не верила мне. Я видела это по ее глазам. Впрочем, недоверия своего она и не прятала. И в этот момент волна ненависти, горечи и тоски обрушилась на меня. Никогда еще родная мать не была мне так ненавистна и отвратительна. И я не стеснялась своих черных чувств. Ведь она не верит мне! Она предпочитает исказить мои слова в угоду мужчине, в браке с которым не прожила и года. Ее волнует только Таттертон… этот омерзительный красавец, кичащийся своим богатством, двуличный, похотливый мужик…

Вдруг я иначе взглянула на мать. Трезво и даже цинично. Конечно, все ясно как Божий день. Она ни за что не рискнет своим статусом хозяйки Фартинггейла. Что с того, что она вынудила Таттертона подписать брачный контракт, по условиям которого в случае развода ей причитается половина состояния? С его деньгами, но без его имени она будет ничто. НИЧТО! Если мать выберет меня, поверит мне и разойдется с Тони, она навсегда утратит блага и привилегии, которые дает ей звучное имя миссис Таттертон. Не будет больше светских приемов, балов, банкетов, лучшие бостонские салоны закроют перед ней двери, светское общество отторгнет ее, и она вернется к тому, с чего начинала: станет обычной женщиной, бывшей техасской девчонкой, темной и дикой, которой дозволяется только со стороны смотреть на красивую жизнь аристократии. И как бы я ни желала маме счастья — а я хотела, чтобы она была счастлива, потому что в глубине сердца по-прежнему беззаветно любила ее, — как бы ни понимала, что такой мужчина, как Тони, жизненно необходим ей, не могла отринуть трагедию, в которую вовлек меня отчим. Не могла простить его, забыть. Даже ради матери. И я предприняла последнюю попытку докричаться до нее.