По следам карабаира. Кольцо старого шейха - Рашид Кешоков

— Вадим, — позвал Жунид. — Чего ты отбился? Иди сюда.

К полудню вернулись на поляну, где оставили фотографа и эксперта по отпечаткам пальцев. Оба мирно подремывали, прислонившись спинами к стволу чинары. Саквояж дактилоскописта и фотоаппараты висели на суку.

Жунид устало опустился на трухлявый пень и зло сплюнул. Дараев бросил на землю плащ и тоже сел.

— Ничего? — зевнув спросил фотограф.

— Абсолютно, — сказал Семен, очищая палочкой сапоги, перемазанные глиной.

— Два раза дождь прошел, — буркнул Маремкулов, доставая пачку «Прибоя». — Что останется?

Проводник с овчаркой тоже отошли в тень. Собака улеглась позади фотографа, положив морду на лапы и только шевелила ушами, прислушиваясь к звукам леса.

Фотограф встал, повесил аппараты на шею.

— Так что? По машинам?

— Подожди-ка, — сказал Дараев, наблюдая за ищейкой, которая вскочила и обнюхала место, где только что сидели. — Она что-то нашла!..

Проводник нагнулся и, снова выпрямившись, протянул Шукаеву маленькую, позеленевшую медную пуговицу. Оторвана она была «с мясом» — кусок вывалянной в глине материи неопределенного цвета остался на ушке.

— Поводите собаку вокруг, — распорядился Дараев. Жунид рассматривал пуговицу.

— Похоже — от гимнастерки? Вадим, как были одеты Кумратов и Барсуков в день получения денег?

— На кассире был штатский костюм в полоску. Рубашка — сатиновая, синяя…

— А охранник?

— Галифе суконные, черные и военного покроя рубашка с отложным воротничком и двумя карманами на груди.

— Верно. Пуговицы?

Вадим Акимович развел руками:

— Неизвестно.

— Запиши. Надо проверить. Так или иначе — нам необходимо ехать в аул Хабль.

— У Барсукова на одежде таких пуговиц не было, — сказала Зулета. — Это я могу утверждать.

В половине двенадцатого, когда солнце стояло почти в зените, прекратив бесплодные поиски на холмогорье, с единственным трофеем — медной пуговицей, — Жунид и его спутники двинулись дальше.

Проселок был старый, разбитый, с глубокими, продавленными колесами бричек колеями по краям, и ехать пришлось чуть ли не шагом.

Вскоре показалась Кубань, не очень широкая здесь, с берегами, поросшими камышом. Места вокруг лежали живописные — балки, широкие овраги, пересекавшие друг друга по всем направлениям, повсюду — распустившиеся березки, молодой орешник, кусты терновника и духмяный, пьянящий запах весенних трав и цветов.

Ехавшая впереди машина Коноплянова, в которой старшим был Маремкулов, вдруг резко затормозила.

— Что там? — приотворив дверцу своего «газика», крикнул Жунид.

— Тут не проедешь… — выходя на дорогу, ответил Маремкулов. — Пешком надо. Если вообще — надо… — последние два слова он произнес совсем тихо, так, что никто его слышать не мог.

Проселок неожиданно проваливался в крутой яр и шел дальше по его дну, в самом начале оврага, заваленного двумя сраженными молнией, наполовину обуглившимися стволами.

— Да… — протянул фотограф, щелкнув для порядка затвором лейки. — Хорошо трахнуло…

— В конце яр расширяется, — сказал Дуденко. — Поляна. Пасека колхозная.

— Далеко? — спросил Жунид.

— Метров триста.

— Тогда идем. Со мной — Вадим, вы… и вы… — он кивнул проводнику и Семену и добавил на этот раз тоном, не допускающим возражений: — Остальные подождут здесь.

Сбоку от проселка, перегороженного поваленными деревьями, змеилась вниз едва заметная тропинка, заросшая травой.

На дне яра Вадим Акимович заметил резкие вдавленные полосы — следы колес пароконной подводы и вмятины конских копыт.

— Займитесь, братцы, — сказал Шукаев. — По-моему, следы не сегодняшние и не вчерашние. Да и в стороне от дороги. Если найдете более или менее четкие — сфотографируйте.

— У нас есть гипс и все необходимое, — сказал фотограф. — Можем снять отпечатки по всей форме.

— Ну и отлично. Действуйте. А мы пока пройдем на пасеку.

Овраг дальше, как и говорил Дуденко, расширялся и переходил в лощинку, края которой были здесь пологими, и по ним можно было выйти или выехать в любую сторону. Слева, в низине, текла Кубань, метрах в семистах отсюда, а справа луговина круто поднималась вверх. Вдали торчал серый скалистый уступ, освещенный солнцем, а по склону, петляя среди кустов, бежал родничок. На косогоре ровными рядами стояли белые низенькие ящики, над которыми монотонно гудело работящее пчелиное племя, и некрашеная фанерная будка пасечника, крытая горбылем и толем. Чуть поодаль — две березки, между ними — врезанная в стволы широкая чинаровая пластина, заменяющая стол, и две скамейки по обеим его сторонам, на врытых в землю березовых чурбаках. На одной из скамеек сидел мужчина в широкополой войлочной шляпе и старом, неопределенного цвета дождевике. Увидев приезжих, он встал и с достоинством ждал приближения гостей.

Жунид хотел было приветствовать хозяина по-черкесски, но, рассмотрев еще издали его скуластое лицо с узкими раскосыми глазами, понял, что перед ним ногаец или калмык.

— Здравствуйте! Бог — в помощь!

Пасечник поклонился.

— Здравствуй, Юсуф, — сказал Семен.

— Вы знакомы? — удивился Шукаев.

— Колхозны ларок на базар знаишь? — улыбаясь во весь рот и показывая два ряда великолепных зубов, спросил Юсуф. — Приходи за медом. Мед — палчики облизать будешь…

На вид ногайцу можно было дать и тридцать и пятьдесят. Широкоплеч, с полным округлым лицом, с большими руками и толстыми икрами ног, казалось, с трудом втиснутых в новые кирзовые сапоги, с раскатистым зычным голосом, он, пожалуй, и создан был для таких вот мест под солнцем, где шумит река, курлычат журавли в небе, поет свою неумолчную песню лес под весенним ветром да шумят ранние грозы. Помести такого в самую просторную комнату, и будет ему там тесно и неуютно, а комната сразу сделается маленькой и жалкой.

— Почему, Юсуф, не интересуешься? Зачем мы приехали? — улыбаясь, спросил Семен.

— Зачем спрашивать? — все с тем же невозможным акцентом и все так же озаряя собеседников заразительной улыбкой, ответил ногаец. — Когда милица приходит, — значит, плохой дела случился. Значит, спрашивать нада, узнавать нада, искать нада. Так или не так я сказал?

— Так, Юсуф, так, — улыбнулся Жунид. — Кое о чем мы действительно хотели бы вас расспросить. Мы рассчитываем на вашу помощь. Знаете — если люди не помогут, и милиция ничего не сможет сделать…

— Хорошо сказал, началник, — удовлетворенно закивал пасечник. — Правилно сказал. Люди нелзя забывать. Помнить нада. Верить нада. Не всакий, люди — разный бывает… — он хитро подмигнул и раскатисто захохотал, так что за будкой ворчливо тявкнула собачонка. — Садись, началник. Спрашивай. Будем говорить, чего знаем.

— Пасека давно вывезена сюда?

— Один месяц будет.

— Третьего мая вы уже здесь находились?

— Находились. А как же — находились, — с готовностью отвечал Юсуф. — Три дня до праздник приехали.

— Третьего мая вы ничего подозрительного не заметили? Чужие здесь не проезжали?

— Проезжал, проезжал… — Юсуф пригладил усы, передохнул и начал рассказывать, изредка делая паузы, когда ему не давалось какое-нибудь слово по-русски.

Вадим Акимович быстро записывал, раскрыв планшет на импровизированном столе.

Юсуф показал, что именно третьего мая — он хорошо помнит — тачанка, запряженная парой лошадей гнедой масти, примерно за полчаса до захода солнца, то есть часов в семь-половине восьмого, проезжала по оврагу, мимо пасеки. Седоков было трое, но рассмотрел он их плохо, потому что солнце било прямо в глаза из-за уступа серой скалы. Он их окликнул, но они не остановились: наоборот, хлестнули коней и скрылись в лесу. Юсуф увидел только бросившийся ему в глаза небольшой чемодан, блеснувший замками на повороте, который один из неизвестных держал на коленях, и широкую спину возницы в брезентовом плаще и кепке. Двух других не разглядел совсем.

— Нехорошие люди… — заключил свой рассказ пасечник.

— Почему вы так подумали? — спросил Дараев, продолжая писать.

— Наша звал, — принялся объяснять Юсуф. — Два раза кричал. Голова не ворочал никто. Хороший люди стал бы, гости пришел. Зачем торопился, куда спешал?

— Это все? — коротко спросил Жунид, прерывая разглагольствования пасечника.

— Что видел — сказал, — несколько недовольный ответил Юсуф и снова погладил усы.

— Спасибо вам, — встал Дараев. — Подпишите, пожалуйста, вот здесь.

Ногаец взял карандаш, помусолил смоченным слюной пальцем и, устроившись поудобнее, начал выводить свою фамилию с такой истовой медлительностью, что Жунид вздохнул, переглянувшись с Дараевым, и полез в карман за «Казбеком». Когда долгая церемония подписывания наконец благополучно завершилась, и внизу, на исписанном листе появилась корявая, с буквами разной высоты, расползающимися по всем направлениям, подпись пасечника, Жунид снова вздохнул, на этот раз с облегчением. Торопливо попрощавшись с ногайцем и отказавшись от меда, который он настойчиво предлагал им отведать, они скорым шагом направились к тому лесу, где их ждали машины.