Время кобольда - Павел Сергеевич Иевлев

— Ну, выбирать-то тебе особо не из чего, — усмехнулся я и прижал его к себе. Крепко-крепко, как он любит.

— А если мама вернётся? Вы будете снова вместе? Я бы хотел, чтобы были…

— Не знаю, Мих. Пусть вернётся сначала, а там уж разберёмся как-нибудь.

— Она мне снится, пап. Часто. А тебе?

— Я не вижу снов. Уже давно.

— Это, наверное, скучно. Я всё время вижу.

— И что тебе снится?

— Всякое. Но я люблю, когда мама. Она говорит, что любит меня, и хочет вернуться, но почему-то не может. Это же не на самом деле, да?

— Нет, наверное. Но она, и правда, тебя любит и вернулась бы, если б могла.

— Ой, смотри, смотри, они всё-таки решили идти в тот подвал! — переключился на Дораму Миха.

Вполне возможно, что где-то там, непонятно где, действительно бродят сейчас по тёмному подвалу одинокие дети. Жаль, что я не могу забрать их сюда. Я бы всех забрал, у нас много места.

***

— Нетта, солнце, ты дуешься на меня, что ли?

Тишина.

— Нетта, ну хватит, что за детский сад.

Проекция появилась, но сидит и смотрит мимо. Действительно, обижается.

— Твоё здоровье, любимая моя галлюцинация! — я отсалютовал ей стаканом.

Наконец-то настал вечер, и я могу выпить. Ожидание этого момента даёт мне силы пережить день.

— А если бы я была галлюцинацией?

— Давно уже не вижу принципиальной разницы, — я рассеянно погладил кота, которого у меня нет.

За эти годы я так к нему привык, что почти чувствую мягкую шерсть ладонью. Может быть, однажды смогу потрепать по волосам Нетту. У неё такие красивые волосы!

— Я так давно не вижу снов, что заслужил право на галлюцинации. Иначе реальности становится больше, чем я могу вынести. Я просто столько не выпью.

— Поверь мне, нереальность ничуть не лучше. Имей это в виду, когда тебе предложат выбор.

— Нетта, радость моя, может, хотя бы ты не будешь напускать словесный туман? Я привык, что все вокруг ничего не хотят мне рассказывать. Клюся — потому что у неё какие-то замещения и компенсации. Настасья — потому что я отец, и ничего не понимаю. Лайса — потому что у неё служебные тайны. Ребята — потому что я директор. Микульчик — потому что он жопа с ручкой. Один Миха рад всё рассказать, но ему пока нечего. С людьми всегда сложно, я знаю. Но ты, красота ненаглядная, почему хвостом крутишь? Откуда между нами-то секреты?

— Я боюсь, Антон. Мы с тобой сейчас как кот в коробке у Шрёдингера. Мы уже или живы, или мертвы, но не узнаем этого, пока она не откроется. И каждый сделанный мной шаг тебе навстречу разрушает эту суперпозицию.

— Эй, — я допил стакан и налил новый.

У меня впереди целых два стакана, и это прекрасно. Не так прекрасно, как когда впереди три, но лучше, чем когда останется один. Четвёртый я себе пока не разрешаю. Надо оставлять пространство для роста.

— Я не понял аллегории. Если мы внутри коробки, то мы уж точно знаем, живы или нет. Это Шрёдингер пока не в курсе, нужно ли ему покупать кошачий корм.

— Нет, Антон. Факт смерти нельзя наблюдать изнутри неё. Суперпозицию может разрушить только внешний наблюдатель.

— Это для меня слишком сложно, прости, — признал я, попытавшись осмыслить концепцию. — Я не очень умный, ты знаешь.

— Тот, кто умер, никогда не знает об этом.

— Ну ещё бы, его ведь нет. А значит, и знать некому. Но ведь тот, кто не умер, знает это про себя точно! А значит, если есть кому задаться вопросом «Жив ли я?», то это уже готовый положительный ответ. Когито эрго сум и всё такое.

— Смерть — лишь точка на оси времени, за которой тебя нет для Наблюдателя. Момент решения, что коробку пора открыть. В этот момент суперпозиция коллапсирует, хотя Шрёдингер ещё не знает, идти за кормом или за лопатой.

— Нетта, мне стыдно… Вру, не стыдно. Но я чем дальше, тем меньше понимаю.

Второй стакан подходит к концу. Глоток-другой, и всё. Останется один. Это небольшие стаканы, со льдом туда входит сто граммов. Но если класть меньше льда… Нет, это неспортивно.

— Для внешнего наблюдателя время кота линейно. Поэтому он может констатировать его смерть.

— Это я понимаю! — обрадовался я.

— Но для кота это не так. Смерть — внешнее по отношению к нему событие.

— Этого я не понимаю, — я снова расстроился.

Тем более, что в стакане остался только подтаявший лёд. Ничего, впереди ещё один. И он последний. Да, чёрт побери, последний! Впрочем, льда стало меньше, а значит, последний стакан чуть полнее предыдущего. Следующий был бы ещё полнее. Но его не будет. Не будет, я сказал!

— Время и похоже, и не похоже на дорогу.

— Звучит как загадка Безумного Шляпника: «Why is a raven like a writing desk?».

— Если ты проезжаешь на машине через город, то для тебя он начался, какое-то время был, потом закончился. Этим время похоже на дорогу — так человек рядом с тобой родился, жил и умер. Но то, что ты проехал через город, не значит, что его не стало.

— Но в город я могу вернуться!

— А вот этим время не похоже на дорогу. Будучи наблюдателем, мы едем по ней всегда в одну сторону. Но будучи наблюдаемым, не едем вообще. Кстати, ответ на загадку Шляпника — crowquill. Писчее — и одновременно воронье перо. Инструмент фиксации наблюдения наблюдателя, орудие массового разрушения суперпозиций.

— Нетта, но, если смерти нет, то чего ты боишься?

— Что ты для меня или я для тебя станем Наблюдателем. Я хочу остаться с тобой в коробке.

Третий стакан всегда хочет быть не последним. В этом его — и моя — проблема. Однажды это случится.

Но ещё не сегодня.