Смута - Ник Перумов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Сидели они в избе, село до предела заполнили войска, и даже для штаба дивизии свободный угол едва нашёлся. Жадов при свете коптилки внимательно изучил протянутый мандат, передал Ирине Ивановне.
— Что ж это за «особый отдел» такой будет? Что ввели его особым приказом — прочитал в мандате вашем. Но то — бумага; а на деле как?
— А на деле, — без улыбки сказал Штокштейн, — это прежде всего борьба с вражеской агентурой, белогвардейскими шпионами, саботажниками, вредителями и прочим контрреволюционным элементом. В армию, как вы знаете, влилось немало бывших офицеров старого режима. Меры по привлечению военспецов оказались весьма эффективны… но вот преданность этих кадров делу революции вызывает у ЦК партии и всех думающих большевиков обоснованные сомнения. Если товарищ комиссар, — кивок на Яшу Апфельберга, — должен следить за моральным состоянием бойцов и командиров, не допуская отклонений от линии партии, то особый отдел должен обеспечить абсолютную верность всех привлечённых, помимо задач борьбы со шпионажем, о чём я уже говорил.
— У нас военспецов этих ваших нет, — нахмурился Жадов. — Я вот — питерский рабочий, товарищ Шульц — учительница. Командиры моих полков — харьковский пролетариат, как и остальной личный состав, кроме того бата… то есть полка, что прибыл с нами из столицы. Бывших офицеров в наличии не имеется.
— И очень плохо, что не имеется, кстати, — с ледяным спокойствием сказал Штокштейн. — Громадное большинство наших последних успехов связаны именно с грамотными действиями соответствующим образом мотивированных военспецов.
— Каким же образом они «мотивированы», товарищ Штокшейн? И, кстати, как вас по отчеству?
— Иоганнович, — холодно ответил тот. — Мы из немцев, как и вы, товарищ Шульц, как я понимаю. А как военспецы мотивированы… многие служат за паёк, другой работы им не предоставляется. У иных же семьи в заложниках. Не у всех, конечно. Но у известного числа. Угроза, как известно, зачастую сильнее её осуществления. Все знают, что их родные и близкие могут оказаться… там же, где уже оказались другие. Действует, поверьте, очень хорошо.
Наступило молчание.
— Для исполнения полученных директив, — очень официально продолжил Штокштейн, — вам необходимо выделить мне в подчинение взвод толковых бойцов. Политически грамотных, не подверженных колебаниям.
— Хорошо, — Жадов не смотрел в глаза собеседнику, только на его рукав, где красовалась одинокая красная звезда.
— Что ж вы на мои знаки различия так глядите, товарищ начдив? — усмехнулся Эммануил Иоганнович. — Небось спросить хотите, отчего я звезду не спорол, как иные мои не слишком твёрдые в убеждениях товарищи?
— Нет. Ничего спрашивать не хочу, — отрезал Жадов, однако Штокштейн его словно не слышал:
— Да, беляки зверствуют, комиссаров в плен не берут, или убивают на месте, или замучивают. Вот вы, товарищ Апфельберг, кстати, вы свою-то звёздочку не спороли? На месте, нет?..
Яша оскорблённо потряс левой рукой: комиссарская звезда красовалась, где положено.
— И не надо меня в трусости тут обвинять с порога! — бросил он негодующе.
Штокштейн пожал плечами.
— Иные мне объясняли, что главное, мол, дело делать и убеждённость в сознании иметь, а знаки различия, дескать, «нас выдают» и «врагу работу облегчают». А я так скажу — бойцы видеть должны, что мы, настоящие большевики, ни мук, ни смерти от рук белой сволочи не боимся. Тогда и вера нашим словам будет. А вот вы, товарищ Жадов, вы-то звезду не носите, как я погляжу…
— А я никогда «комиссаром» в этом смысле и не был, — покраснел Жадов. — Я батальоном командовал. Название должности такое было, да. Но и только. Я и звезду-то никогда не получал!
— Я могу поделиться, — усмехнулся Штокштейн. — Как удачно, что у меня с собой запас!
— Прекратите, Шток-как вас там! — вдруг вышел из себя Яша. — Прекратите эти дурацкие провокации! Вы ещё предложите каждому бойцу на себя звезду нацепить! Так она у них и так есть, на фуражке или на шапке! Все мы тут — комиссары! Все — большевики! Все за народное счастье бьёмся, себя не жалея!
— Вот особенно вы в «Вене» себя не жалели, товарищ Апфельберг…
И тут Яша, интеллигентнейший и образованнейший Яков Апфельберг, окончивший с золотой медалью Царскосельскую Императорскую мужскую Николаевскую гимназию, ту самую, где директорствовал Иннокентий Анненский, где учился Гумилев — Яша вдруг сгрёб Штокштейна за грудки, рванул на себя с такой силой, что едва не опрокинул на пол.
— Ты сюда зачем явился? Крамолу искать?! Контру выводить?! Шпионов белых ищи, поц! Или решил, что управы на тебя нет?!
Штокштейн попытался вырваться, но куда там! Яша прижал его с силой поистине шлемоблещущего Гектора.
— Довольно, товарищи, — вдруг холодно сказала Ирина Ивановна. — Товарищ Апфельберг прав — все мы тут комиссары, все большевики и все за народное счастье боремся. И товарищ Штокштейн тоже прав — шпионы и саботажники нам тут не нужны. Давайте каждый будет своё дело делать, а не жертвенностью меряться. Du bist kein Mädchen mit Nervenzusammenbruch, oder[31], Эммануил Иоганнович?
Яша нехотя отпустил Штокштейна. Тот фыркнул, одернул китель.
— Нервы, товарищ Апфельберг, лечить надо. Могу посоветовать и в Петербурге, и в Москве хороших врачей…
— На основании собственного опыта? — прошипел Яша.
— Хватит! — Жадов стукнул кулаком по столу. — Взвода я вам, товарищ Штокштейн, не дам. Вся дивизия чуть больше трёх тысяч штыков, каждый боец на счету. Шпионов приехали искать? — вот и ищите. А воевать нам не мешайте. Хватило дураков, что на ровном месте казачий мятеж устроили…[32].
Ирина Ивановна чувствительно пнула Жадова под столом.
— Казачество является контрреволюционным сословием, — невозмутимо заявил Штокштайн, — и в качесте такового должно быть ликвидировано.
— Да у нас полно казаков, хорошо сражаются, храбро!
— Это пока «кадеты» с «золотопогонниками» по их землям шастают, — возразил особист. — Тут казаки нам готовы помочь. Но что потом-то? Что они хотят, казачки эти, вы знаете, нет?
— Как все люди, — не уступал Жадов. — Мира. Счастья. Свободы. Достатка. Чтобы землю свою пахать, детей растить.
— А! Вот тут-то собака и зарыта, дорогой начдив-15. Что такое «своя земля»?
— Как это? — опешил комиссар. — Своя земля — это своя земля! Вековая мечта крестьянская! На своей земле, на себя работать, а не на барина!
— А товарищ Ленин нас учит, что крестьянская среда — мелкобуржуазна и постоянно будет из себя выделять буржуазию среднюю, а потом — и крупную. Сперва — миллионы, десятки миллионов мелких хозяйчиков, потом сотни тысяч средних… а потом появятся и крупные. Дай крестьянину распоряжаться землёй, покупать и продавать — глазом не успеем моргнуть, как увидим новых помещиков, кто землю у бедного соседа скупит.
— Товарищ Ленин несколько не так об этом пишет… — горячо
