Смута - Ник Перумов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Слева от железной дороги разворачивалась конница, броневагон обогнал рассыпной строй всадников, кони шли мерно, шагом, сберегая силы. Справа от рельсового пути встали пехотные цепи, редкие на первый взгляд, пока работала артиллерия, надлежало приблизиться к окопав врага.
Ведущая на север от Миллерово железная колея оказалась не разобрана и даже не завалена. Очевидно, красное командование не верило, что «беляки» бросят на прорыв драгоценные свои бронепоезда, могущие стать лёгкой добычей артиллерии или даже просто повреждённого пути.
Однако «беляки» рискнули.
Шрапнель разорвалась невдалеке, град её пуль забарабанил по бронированной крыше и стенам вагона, затем ещё, рядом с путями ударила граната, в свою очередь осыпав поезд осколками, а Федор Солонов прижимал к себе верную, как смерть, «фёдоровку» и молился, чтобы всё скорее бы началось и скорее б закончилось.
Бронепоезд тормозил, двери вагонов распахивались, ударный отряд — дроздовцы и александровцы — горохом посыпались вниз. Они прорвались вглубь красных позиций, и сейчас заходили противнику со спины.
Здесь мелькнули составленные в круг санитарные повозки с большими красными крестами в белых кругах, раненые сидели и лежали в этом импровизированном лазарете; какой-то дроздовец вдруг истерично захохотал, завыл что-то вроде «это за сестрёнку!» — и принялся палить по повозкам. Расставив руки крестом, к нему метнулась женщина в окровавленном переднике и головной повязке сестры милосердия — дроздовец выстрелил ей прямо в сердце.
Две Мишени опоздал буквально на миг — его шашка опустилась плашмя на затылок стрелявшего и тот ткнулся лицом в мокрый посеревший снег.
Перемешавшись, цепи александровцев и дроздовцев набегали с тыла на главную позицию красных, с фронта наседали другие части добровольцев, но красные не побежали. Вернее, побежали — к реке — считанные единицы, все — в солдатских шинелях. А навстречу добровольцам из окопов грянули злые частые залпы, уже можно было различить чёрные бушлаты защитников.
Федору везло на революционных матросов.
Где-то справа застрочил пулемёт, и цепь александровцев дружно, без команды, немедленно залегла, повторяя тысячу раз на учениях повторённый маневр.
Страх никогда не оставляет тебя в атаке, это ложь, что «азарт боя» вытесняет всё, Федору было страшно. Страх, однако, можно заглушить — и его заглушила «фёдоровка», выплёвывая пулю за пулей туда, где ожил пулемёт красных.
Трудно сказать, Федору ли повезло зацепить первого номера расчёта, но пулемёт вдруг заглох, а в следующий миг Две Мишени уже упруго вскочил на ноги.
Дроздовцы первыми ворвались в окопы, кто-то из красных поднимал руки, но только солдаты. Матросы не сдавались, как не сдавались они и в Юзовке.
Воротников, рыча, спрыгнул в траншею, его «гочкис», с которым Севка не расставался даже ночью, плеснул огнём, опрокидывая людей в чёрных бушлатах, бросившихся на него со штыками наперевес — видать, расстреляли все патроны в магазине.
И потом как-то сразу всё стихло — правда, пришлось вместе со вменяемыми дроздовцами останавливать несколько их сотоварищей, потерявших голову и искавших мести — порывались добить раненых и расстрелять пленных.
Пленных, впрочем, было немного. Матросы погибли все, ни один не отступил; десятка два людей в солдатских шинелях потерянно топтались, высоко подняв безоружные руки. Одного, явно раненого, поддерживало двое.
… — «Первый отдельный отряд имени мировой революции», — прочёл Две Мишени на подобранном знамени. Знаменосец лежал тут же, с разрубленной головой — древко он не выпустил даже мёртвым, пальцы пришлось разжимать.
— Эй, твоё благородие! — зло бросил один из тех, что держали раненого. — Дай хоть бинт, перевязать! Кровью ж изойдёт!..
Солдат глядел смело, хотя его и самого попятнало.
Подошёл офицер-дроздовец, подпоручик, в правой руке шашка, в левой — наган. Амбидекстер.
Подошёл офицер-дроздовец, подпоручик, в правой руке шашка, в левой — наган. Амбидекстер. Спрятал револьвер в кобуру, извлёк из полевой сумки бинт, протянул пленному. Прищурившись, взглянул на раненого. Резким движением задрал тому левый рукав шинели.
— Храбре-ец… — протянул дроздовец с неопределённым выражением. — Звезду так и не снял…
На левом рукаве потемневшего от крови кителя красовалась комиссарская звезда.
— Оставьте его, подпоручик, — резко приказал Две Мишени. — Отойдите в…
Дроздовец обернулся. На губах его играла улыбка, которую так и хотелось назвать «безумной».
— А вас, полковник, никто не спрашивает, — безмятежно сообщил он и вдруг, развернувшись, с плеча рубанул пленного комиссара. Тот вскрикнул, высоко, тонко, с предсмертной мукой, упал, кровь смешивалась с талым снегом.
— Арестовать! — гаркнул Две Мишени. — За военное преступление — убийство пленного!
— Валяй, арестовывай, полковник… — дроздовца шатало, он словно опьянел враз. — А только родных наших не вернёшь… сестру Сашке Фролову не вернёшь… Сергею Рыльскому мать с отцом… комиссаров я убивал и убивать буду, полковник!
Севка Воротников молча вынул из руки подпоручика шашку. Федор забрал кобуру с револьвером.
Дроздовец не сопротивлялся, лишь шатался пьяным.
— Не слыхал про Харьковское че-ка, полковник?.. У Фролова сестра туда попала… и уже не вышла… Ну, арестовал?.. Ничего, Михаил Гордеевич прискачет, разберется…
— Увести! — рыкнул на кадетов Две Мишени. До ответов подпоручику он не унизился.
Воротников хлопнул дроздовца по плечу и тот пошёл, механически, словно до сих пор не понимая, что же случилось.
Две Мишени повернулся к пленным. Тело зарубленного комиссара застыло среди окровавленного снега — дроздовец ударил мастерски. Другие пленные мрачно косились на мертвеца, и только один, тот самый, что попросил бинта для раненого, нагнулся к убитому, закрыл ему глаза, перекрестился, зашептал молитву.
— Слушайте меня, слушайте все! — возвысил голос Аристов. — Расходитесь по домам. Я, полковник Добровольческой армии Аристов Константин Сергеевич, своей властью вас отпускаю. Идите. Агитировать к нас вступать, как иные мои соратники, не буду. Добровольческая армия — она и есть добровольческая. А вы ступайте. Будем считать, вам сильно повезло сегодня, уберег вас Господь, не прибрал к себе. Все меня поняли? Забирайте манатки свои, у кого они были — и уходите. Все поняли?
Пленные зашевелились, задвигались, недоверчиво глядя на полковника.
— Далеконько шагать придется, — вновь заговорил всё тот же солдат, пытавшийся помочь комиссару, а потом закрывший тому глаза. — Мне вот в Муром.
— А мне до Вологды! — осмелев, подал голос и другой пленный.
— Рязанские мы…
— Ничего, доберетесь, — отмахнулся Аристов.
— До первой этапной комендатуры мы доберемся, — дерзко перебил его первый красноармеец. — А там в штрафбат. И обратно к вам сюда.
— В штрафбат? — поразился вдруг полковник. — Ну-ка, ну-ка, братец, иди-ка сюда, расскажи про штрафбат…
— А чего грить-то? Штрафбат, штрафной батальон. Из проштрафившихся, значит. Дезертиры и прочее.
— Надо же, как они быстро, — усмехнулся Две Мишени. — Ну, а кто понял, что с красными ему
