Всё на свете, кроме шила и гвоздя. Воспоминания о Викторе Платоновиче Некрасове. Киев – Париж. 1972–87 гг. - Виктор Кондырев

Ты же вспомнишь лишь баночку шпрот

И моё половое бессилие.

– Ну, как? – спрашивал сочинитель. – Пробирает? Я вообще-то мистик, но иногда грешу городской эротикой…

Художественная критикесса из «Русской мысли», хипповатая, в мурмолке из парчи дамочка ростом чуть выше урны и с бескрайним седалищем, неприкаянно мыкалась по залу. Наткнувшись на Некрасова, скорбно пожаловалась, что получила прилюдный поджопник от одного шаромыжника, живописца в изгнании. Тот вознегодовал, что его творчество замалчивается газетой. Некрасов, как мог, посочувствовал даме, посетовал на падение нравов.

Критикесса налила себе бокал вина, влупила его одним духом, пристроилась в уголке, приняв вид страстотерпицы. Её обидчик, крепко балданутый, прохаживался фертом, мол, знайте, люди, святым искусством не поступлюсь и себя не позволю топтать! Телосложения живописец был невзрачного, обильно волосат, умывался нерегулярно. Прихвастывал, что родом из печенегов. Ему охотно верили…

Медон

Мама уже давно тишком-ладком подготавливала почву, мол, надо тебе, Вика, непременно приехать к нам в Медон, в Русский культурный центр.

Ежегодно в летние месяцы там организовывались курсы русского языка, где мама с Наташей и Львом Круглыми вели занятия, читали лекции и ставили спектакли. Вообще-то эти курсы были созданы католической церковью, вернее, её униатской ветвью. А управляли ими монахи-иезуиты, все как один русофилы, увенчанные изысканными званиями, степенями и дипломами.

Отец Алексей, отец Андрей и отец Рене были главными заводилами. Все они были немыслимыми спецами в русской грамматике и славились как поборники строгой педагогической дисциплины. Они-то и подыскивали преподавателей по бесхитростному принципу естественного отбора: на курсах оставались постоянно работать самые преданные, интеллигентные и общительные наставники, до дрожи в голосе переживающие за успех своих студентов.

Раньше на учёбу записывались взрослые внуки первой и второй эмиграций – освежить полузабытый, слышанный от бабушек русский язык. Теперь же это были студенты-слависты, приезжавшие отовсюду, вплоть до Кореи и Сингапура. Иногда присылались на стажировку и кабинетные разведчики.

Место, конечно, было роскошным. В парижском буржуазном пригороде Медоне красовался большущий двухэтажный помещичий дом с необозримой подстриженной лужайкой в окружении небольшого парка. Масса жилых пристроек для студентов и преподавателей, маленькая православная церковь, в которой по очереди служили отцы-заводилы. Занятия происходили либо в доме, либо за столами под деревьями, или прямо на газоне.

Каждый месяц имел торжественное место выпускной вечер, своего рода театрализованное ристалище, на котором состязались студенты, суфлируемые наставниками, взволнованными до полуобморока. Разыгрывались пьески, притчи, скетчи, басни, сказки или отрывки из классиков. В жюри сидели принаряженные, благочинные, улыбающиеся, но замечавшие все промахи и отсебятины отцы-иезуиты. Зрители всей душой сопереживали, а отыгравшие щедро аплодировали.

Гримировать и костюмировать актеров преподаватели начинали чуть ли не сразу после завтрака. В сторонке натаскивался конферансье – во избежание чудовищного прошлогоднего ляпа. Тогда ведущая вечера, итальянка с прекрасным русским языком, выйдя на сцену, в волнении громко объявила:

– Сказка Ершова «Конец-Горбунец»!

С отцом Андреем приключился столбняк, русские зрители дружелюбно похохатывали, а милая эта оплошность вошла в медонские хроники…

Некрасов не раз бывал в Медоне, и хотя он с трудом туда выбирался, но возвращался домой всегда довольным. Время там проводилось отдохновенно, а собеседники отличались живостью мысли. То это был, помнится, спектакль «Кроткая» по Достоевскому, классно сыгранный Лёвой и Наташей Круглыми. То ежегодная встреча бывших курсистов с богослужением, русскими песнями, хором, блинами и лотереей. Причем Вику обхаживали и угощали прямо на травке, что оставило приятственнейшее впечатление. А теперь решили устроить ужин в честь маститого писателя, надеясь, что маэстро выступит и поделится мыслями, может быть, даже интересными… В начале эмиграции возможность поговорить о литературе манила, он охотно рассказывал и байки, и поучительные истории, но потом тяга к таким выступлениям постепенно иссякла.

Мы с В.П. приехали в Медон, когда в гостиной происходило брожение страстей: кто-то из студентов сказал «салат из помидор».

– Вы так будете говорить на одесском привозе! А по-русски говорят «салат из помидоров»! – отец Андрей грозно указал перстом на виновного.

Все побежали в библиотеку смотреть в словаре. Вернулись с побитым видом, а отец Андрей в распрекрасном настроении начал ходить гоголем, заложив руки за спину.

В таком состоянии он долго беседовал с Некрасовым, пока его не оттеснил отец Алексей, наш всеобщий любимец, умница и кладезь знаний.

– Глуповатая мечта Прометея покорить природу была подхвачена коммунистической идеологией. Но зачем её покорять, а не жить в добрососедстве? – рассуждал отец Алексей, попивая вино из бумажного стаканчика.

Как уважаемый гость, Виктор Платонович пил вино из настоящего фужера и вежливо соглашался.

Литературный вечер прошёл на заоблачной высоте, даже о литературе слегка поговорили. Правда, Некрасов не грешил рассуждениями о творческих секретах, но наверстал краткость доклада потом, в застольном общении.

– Молодцы какие ваши иезуиты! – подытожил В.П., возвращаясь домой. – Какое счастье для всех нас, что мать в них души не чает!

Мама отдавала Медону всё время, буквально жила ожиданием преподавательского сезона. И обожала при этом всех – студентов, отцов, своих дражайших Круглых, которые тоже носились с ней и очень любили. И эмигрантская жизнь не казалась суровой, но напротив, даже распрекрасной.

О семейных раздорах и перепалках в мучительные первые годы эмиграции родители теперь и не вспоминали… Но тут возник камень преткновения.

…Белая с рыжими пятнами, симпатичная длинноногая и узкомордая собачонка смотрела на меня с несусветным ужасом, прячась за маму. Одно собачье ухо торчало кверху, другое болталось.

– Ты чё, псица? – удивился я и присел перед ней на корточки.

С собакой случился конфуз – она уписалась и буквально завибрировала от страха.

– Она душевно травмированная! – извиняясь, сказала мама. – Ну что с тобой, собака, разве ты не видишь – это Витя!

Собачонка тотчас закатилась в истошном лае. Через пару минут он перешёл в истерическое, с рыданиями гавканье.

Из кабинета вышел Вика.

– Вот наградили мать этой идиоткой! – позлорадствовал он. – Теперь вместо нашей милой покойной Джульки мы имеем это сокровище!