Всё на свете, кроме шила и гвоздя. Воспоминания о Викторе Платоновиче Некрасове. Киев – Париж. 1972–87 гг. - Виктор Кондырев

Вика одобрительно крякает – вот так-так! – я же трачу все силы на сокрытие моей неотёсанности…

Натянутый шпагат на колышках перед входом на газоне. На полу лежит несколько галек, а рядом дежурит автор, чтобы предотвратить худшее – гибель произведения по недосмотру прохожих.

Невозмутимо шагая впереди, В.П. лишь иногда останавливается, поджидает и молча смотрит на меня. Молчу и я, не нам судить, мол, не с нашим свиным рылом лимоны нюхать… Но как-то неловко, как будто ты свидетель карманной кражи, а тебе делают знак не подавать виду. Эх, вздыхает Вика, дураки мы с тобой неумные, темнота мы, Витька, неумытая…

Зал живописи – сотни квадратных саженей полотен с точками, штришками и запятыми, вёрстами монотонных линий, тьмой фигур и силуэтов под трафарет. Все обязательно на белом фоне. В тот сезон укрепилось просвещённое мнение, что искусство надо начинать с нуля, то есть с белого цвета. И главное, чтобы оно, искусство, было беспристрастным.

Глядя на забрызганные белым белые же полотна, или на волнистые линии, или на огромный, положенный горизонтально холст, бесхитростно закрашенный голубым колером, В.П. вдруг начинает вроде бы ворчать: неужели никто не знает, что всё это было, было давно и не раз…

Ты знаешь, Витька, мирно рассказывает он, уже бесцельно прогуливаясь под остеклённым куполом Гран-пале, всё повторяется, правильно говорят. Даже знаменитый Джексон Поллак, пританцовывавший вокруг картин, набрызгивая при этом краску на холсты, позаимствовал эту технику у Макса Эрнста. Не говоря уже о сонмище беспардонных подражателей Василию Кандинскому, нашему первооткрывателю абстракционизма…

Как бы то ни было, но все такие ярмарки им исправно посещались, а потом писались передачи для радио. И только на третьем или четвёртом году Вика нашёл приемлемое, на его взгляд, объяснение современным творческим актам.

Кто навёл Некрасова на эту мысль – не знаю. Может, сам додумался или прочёл где-то. Но мысль нам обоим понравилась своим рационализмом и непомерно облегчила жизнь при посещении ярмарок, салонов, выставок и фестивалей современного искусства. И в присутствии обомлевших от парижских финтифантов москвичей Вика учинял прямо-таки театр одного актёра – рассказывал, растолковывал и вкладывал душу.

Представим искусство, скажем, живописи, говорил он, как громадное ветвистое дерево, на котором постоянно возникают и прорастают ростки новых веяний, направлений и потуг. Одни гибнут сразу же, едва проклюнувшись, другие былинки чахнут, чуточку пожив. Какие-то стебельки засыхают попозже, а те превращаются в сучочки, ну а некоторые принимаются, хотя и остаются крошечными веточками. А одна-другая, смотришь, разрастается в раскидистую ветвь… Но вся эта древесная возня даром не пропадает, а учитывается природой как некий вклад в эволюцию феномена, которого мы условились называть искусством.

– Только никому не болтать об этом! – посмеивался В.П. – А то местные ревнители прекрасного обругают меня приматом. А я хочу остаться в их глазах ценителем изящного и приверженцем современных и новаторских тенденций!

Теперь нам стало значительно легче глазеть на какую-нибудь феноменальную по наивности дребедень, и мы иной раз самодовольно переглядывались: мол, былинка эволюции, что тут возьмёшь!..

Как бы там ни было с пониманием этого самого современного искусства, но Некрасов им наиживейше интересовался. Причём к современному, малопонятному для него искусству относилось лишь западное его течение второй половины века. Довоенный модернизм вызывал у В.П. жаркую симпатию и умилённый интерес. Ведь всё это возвращало его к святому и безмятежному периоду его молодости. А архитектурный конструктивизм он любил беззаветно. Как и французского архитектора Шарля Ле Корбюзье, кумира юности.

При первой же возможности Некрасов тянул меня осматривать творения Корбюзье. Дважды мы побывали в капелле Нотр-Дам-дю-О в Роншане. Несколько жилых домов в Марселе и Париже тоже не ускользнули от некрасовских восторгов.

Узнав об открытии для публики корбюзьевской виллы «Савой», недалеко от Парижа, в Пуасси, Некрасов возбуждённо заметался. Едем! Немедленно двинули туда всей семьёй. Частично плоский, частично с двумя этажами просторный дом если чем и отличался от обычных двухэтажных домов, то неприметностью. По крайней мере, для меня, профана в конструктивизме. Вика же впал в некую эйфорию, зачарованно брёл из комнаты в комнату, перебегал вниз и вверх по пандусам и надолго останавливался, глядя в знаменитые ленточные окна. Шедевр, повторил он несколько раз, какая простота, мол, полюбуйся, Витька! А как мы в молодости поклонялись этой простоте!..

Голые, бесцветные стены виллы, винтовые лестницы и невыразительные помещения – дом как дом. Опасаясь обидеть, я как бы похвалил. Мол, хорошо-то как, походили десять минут, и всё понятно! Мила помалкивала. Жить здесь, конечно, он бы не смог, сообщил решительно Вика. Где тут развесить картинки или дедушкину фотографию, это немыслимо в таком интерьере…

За год примерно до этого Некрасову в первый раз удалось заманить нас с Милой в городишко Роншан, полюбоваться другим шедевром Корбюзье, капеллой Нотр-Дам-дю-О. А заодно и самому посыпать себе голову пеплом, покаяться в страшной ошибке – в первую его поездку во Францию, в шестидесятых годах, капелла ему решительно не понравилась.

– Зря я её так отругал. Ничего тогда не понимал. А рассмотрел – очень хорошо, все так продуманно, – говорил потом В.П., медленно бродя вокруг белого здания с выпуклой крышей, похожей на не до конца надутый дирижабль.

Снаружи капелла была неказиста, но и не уродлива. Но внутри – благодать! Ничто тебя не отвлекает от молитвы, а разбросанные по толстой стене небольшие окна с витражами – просто замечательная находка.

В первые парижские годы Некрасов сладостно млел от современной архитектуры. Не успели мы приехать, как он повёз полюбоваться зданием ЮНЕСКО, построенным лет пятнадцать до этого. Некрасов считал его верхом послевоенного модернизма. Для него это был пронзительный и приятнейший крик архитектурной моды, отчётливый отголосок конструктивизма.

А сколько раз мы с В.П. любовались горделивым рядом прекрасных небоскрёбов и стеклянных башен нового района Гренель, напротив громадной баранки Дома радио. Вика с наслаждением растолковывал принципы современного урбанизма, не забывая нахваливать своего Корбюзье. Тогда я был согласен – красота, модерн, лёгкость, простор, чего ещё надо…

Но это опять же было тридцать лет назад, а сейчас этот небоскрёбный хуторок огорчает своей серостью. Красоты практически никакой, какой-то гостиничный массив, дома скорее потёртые и ставшие вроде бы коренастыми, бывает и много лучше…