Месма - Вадим Смиян

     Лавка была еще закрыта, когда гомонящая толпа краснооктябрьских женщин подвалила к ней и пристроилась в хвост уже имевшейся там очереди. Предстояло несколько часов ожидания. Чтобы не тратить зря время, двух женщин отрядили на вокзал купить обратные билеты на всех, пока еще народу собралось не слишком много. За билетами были посланы Антонина и ее соседка Авдотья Семенова, две самые молодые и легконогие. Несмотря на утренние часы, на вокзале уже царила давка, и когда они встали в очередь в кассу, Антонине сделалось нехорошо. Она пожаловалась товарке на дурноту.

   - Ну так здесь дышать нечем! – понимающе заметила Авдотья. – Не мучайся, ступай на улицу, воздухом подыши! Я постою…

   - А ты как же? – несмело спросила Антонина. – Тебе-то каково здесь задыхаться?

   - А мне ничего не будет, - бодро отозвалась та. – Я баба крепкая…

 Антонина застенчиво улыбнулась: Авдотья была права – она была старше Антонины на шесть лет, у нее было две дочки, которых она сумела прокормить в войну, ее муж с фронта вернулся без одной ноги и с изуродованной другой… И впрямь крепкая! глядя на нее, Антонина думала не раз, что таких тягот, какие выпали на долю Авдотье, ей никогда бы не выдержать.

     Она вышла на улицу. Разгоравшийся июньский день обещал быть жарким. Народу перед зданием вокзала собралось немало – разношерстная толпа с узлами, мешками, потертыми чемоданами… Судя по всему, в скором времени ожидался поезд на Москву. Где-то за вокзалом, в черте близлежащих городских дворов, невидимый отсюда армейский оркестр исполнял военные песни. Дружный хор молодых мужских голосов раскатисто запевал:

      Горит в сердцах у нас любовь к земле родимой,      Идем мы в смертный бой за честь родной страны!      Пылают города, охваченные дымом,      Гремит в седых лесах  суровый бог войны!     Артиллеристы, Сталин дал приказ!     Артиллеристы, зовет Отчизна нас.     Из сотен грозных батарей за слезы наших матерей,     За нашу Родину – огонь! огонь…

 Антонина вдохнула всей грудью теплый бодрящий воздух. Толпа на платформе густела прямо на глазах: люди все прибывали и прибывали. Надо было спешно уходить отсюда – тошнотворная вонь, исходящая от множества вспотевших тел, немытых рук, нестиранных одежд и пыльных мешков захлестнула ее с головой так, что молодая женщина едва не хлопнулась в обморок. Увидев издали приближающийся поезд, Антонина поспешно и неловко попыталась отойти подальше от вокзала и встать поближе к противоположному краю платформы. Народ сновал по перрону туда-сюда, и у нее начало уже рябить в глазах.

    Остановившись у оградки, Антонина с трудом отдышалась, пытаясь прийти в себя. И вдруг…

    - Тоня! – раздался за спиной у нее робкий мужской голос.

 Женщина вздрогнула и резко обернулась: голос показался ей не просто знакомым, а скорее родным! Но в первую секунду она никого не увидела, ибо обращавшийся к ней человек оказался настолько низко, что головой доставал ей только до пояса. Антонина не сразу сообразила, в чем причина: нет, это был вовсе не карлик!  Просто у мужчины не было ног, и передвигался он на низенькой тележке, катившейся на четырех колесиках…

   - Здравствуй… Тоня! – выдохнул хриплым голосом безногий. – Я вернулся! Я так давно уже добираюсь к тебе… Ненаглядная моя… Здравствуй!

     Антонина смерила калеку безумным взглядом. Он взирал на нее широко распахнутыми серыми глазами, глядя снизу вверх, как смотрят на икону в церкви. Да, это были все те же глаза, его глаза, которые она вспоминала долгими бессонными ночами. Разве могла она их забыть – их, всегда смотревших на нее с безграничной любовью? Конечно, она узнала их сразу, с первого же мгновения. Также, как узнала и его лицо, пусть и задубевшее, покрытое грязью и копотью; как узнала его всего – и некогда роскошные волосы, теперь совершенно седые; и этот богатырский разворот плеч, и этот голос – внушительный и нежный…

   Сердце ее всколыхнулось, затрепетало, дернулось, как птица, попавшая в силки, и тут же… замерло, будто остановилось! Она чуть было не бросилась

 обнимать этого изуродованного, перемолотого войной человека, который когда-то был ее мужем! Но - не двинулась с места, глядя на него сверху вниз… Волна невыносимого ужаса и брезгливости нахлынула на нее, как полевой смерч. Будто чей-то ехидный голос вкрадчиво шепнул ей:

    - Что ты творишь, безумная? кого обнимать кидаешься? тебе нужен ТАКОЙ муж?..нужен?

   Антонина остановилась, остолбенела, застыла как вкопанная. В самом деле… Этот вот обрубок на тележке – ее муж, ее Леонид? Это его возвращения она ждала столько мучительных лет? И что теперь будет дальше? Как она собирается жить с этим полумертвым инвалидом? И все внутри ее всколыхнулось, вздыбилось, закричало надрывным отчаянным криком: «Нет! Нет! Я не хочу… Не хочу! Это неправильно, несправедливо, чудовищно! Я молодая, я красивая, я хочу жить! Я еще не жила на свете, в моей такой еще молодой жизни было одно только горе! И что? Мне  теперь до самой смерти мыкать это горе горькое, лелеять его? Нет! Я не могу, я не хочу, я не готова… у меня еще будет мое счастье… только мое!»  Взрыв кричащего протеста,  обида на жестокость судьбы, осознание жуткой, беспросветной несправедливости – все это смешалось в ее сердце, овладевая всем ее существом, заглушая душевную боль, отключая рассудок, напрочь сметая сострадание, жалость, память о прошлом… Антонина отшатнулась.

    - Ты что, гражданин? – воскликнула она совсем чужим голосом, будто и не она это говорила. – Никакая я не Тоня…

    Леонид несколько секунд смотрел на нее ошалелыми, полными беспомощного недоумения глазами. Антонина шарахнулась назад, будто слепая, наткнулась на ограду, метнулась прочь…

   - Тоня! – отчаянно крикнул безногий. – Что ты говоришь… Это же я, Леонид… Твой Леня… Разве я виноват?.. Тонечка...

   Антонина полуобернулась к нему, мгновение пристально разглядывала его и, постаравшись придать своему голосу необходимую жесткость, ответила вновь:

   - Ты ошибся, гражданин… Понятно? Я не Тоня. Ты обознался… гражданин…

   Продолжая пятиться, она повернулась и побежала. Он попытался последовать за ней, неуклюже отталкиваясь от платформы обеими руками, но скрипучая тележка не могла угнаться за резвыми и крепкими ногами Антонины. Он задыхался, обливался потом, но передвигался так медленно! Несколько медалей, выстроившихся  в ряд на его тертой-перетертой давно выцветшей гимнастерке, тихо и скорбно позвякивали в такт его беспомощным толчкам… Бросив свои отчаянные попытки, он остановился – в беспомощности и растерянности, и вдруг заплакал...