Месма - Вадим Смиян
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Антонина тащила сразу две хозяйственные сумки.
«Наверное, на рынке была», - подумал Влад.
Увидев сидящего на ступеньке парня, женщина остолбенела, вытаращив глаза.
- Вам помочь с сумками? – осторожно спросил Влад.
- Опять ты? – отрывисто спросила она. – Тебе чего надо?
На сей раз вид у нее не был таким сумасшедшим, как в его первый приход, однако приветливости отнюдь не прибавилось.
- Я вам уже говорил, что мне нужно поговорить с вами.
- Ах, тебе нужно? – вскричала Антонина. – А вот мне - не нужно! И пошел к черту!
Она подхватила обе увесистые сумки и ринулась преодолевать последний лестничный марш с таким видом, словно перед ней была осадная лестница, ведущая на стену осаждаемой крепости.
Демонстративно проскочив мимо сидящего Влада, она бросила сумки на пол, и принялась поспешно отпирать дверь. Влад поднялся на ноги и приблизился к ней. У Антонины тряслись руки, и ключ никак не попадал в замочную скважину.
- Антонина Васильевна, успокойтесь, пожалуйста, - мягко сказал он. – Вы можете сломать ключ…
- Отстань, я сказала! – огрызнулась Галина мамаша. – Милицию позову!
- Послушайте… я ведь приехал не просто так. Мне надо поговорить с вами о Гале, понимаете?
- А мне плевать, о чем ты хочешь говорить, понял? – Антонина наконец справилась с дверью, отперев замок, но приоткрыла дверь очень умеренно, чтобы высокий и крепкий парень не мог бы вломиться в квартиру вместе с ней. Однако Влад демонстративно не делал никаких резких движений.
- Вам плевать на то, что происходит с вашей дочерью? – спросил Влад с искренним недоумением.
- А это не твое собачье дело! – прорычала в ответ Антонина. – Вон пошел, говорю!..
Она просочилась в приоткрытую дверь, прихватив за собой волоком сразу обе сумки. В следующую секунду дверь с грохотом захлопнулась перед его носом.
« Вот ненормальная! – подумал Влад. – Настоящая психопатка…»
Он постоял немного перед запертой дверью в тяжком раздумье. Ощущение было такое, будто на него выплеснули ведро помоев.
« Ну погоди же, - сказал он сам себе. – Ты тетка, видно, упрямая, но я еще упрямее!»
Он нажал кнопку звонка и не отпускал до тех пор, пока из-за двери не раздался заполошный вопль:
- Хватит!!! Я все равно не открою! Пошел на х…!
Влад убрал руку от звонка. Наступила тишина, но он чувствовал, что женщина притаилась за дверью и прислушивается. Тогда он сказал вполголоса:
- Послушайте… мне и вправду надо поговорить с вами! Меня к вам матушка Самсониха прислала, понимаете?..Вы меня слышите?
Последовала долгая пауза, затем заскворчал открываемый замок, и дверь неожиданно распахнулась. Галина мать предстала перед ним с всклокоченными волосами и широко раскрытыми глазами. Губы ее мелко дрожали, как будто она вот-вот готова была разрыдаться.
- Что ты сказал? – спросила она растерянно. – Ты был у Самсонихи?
- Да, – ответил Влад. – И она велела мне к вам прийти…
- Заходи… - тихо сказала женщина, без колебаний пропуская его в прихожую.
Влад зашел в полутемное помещение, плавно переходящее в коридор, ведущий на кухню. У него возникло ощущение, что свет здесь вообще никогда не зажигается.
- Проходи на кухню, - сказала Антонина. – В комнате у меня не прибрано…
«Мне-то какая разница?» - подумал Влад. Войдя на кухню, он присел возле стола, застеленного узорчатой клеенкой. Антонина плотно закрыла входную дверь и пришла вслед за ним.
- А что же ты сразу не сказал, что был у Самсонихи? – спросила она, глядя на него теперь уже с явным интересом.
- Извините, конечно, - ответил Влад, - но вы мне рта открыть не давали, только я пикну – сразу «пошел прочь»… даже матом на меня ругались.
- Ну ты прости меня, милок… - Антонина присела рядом с ним, явно смущенная. – Прости… Извелась, измаялась я… Сил никаких уже нет. Ну говори, что сказать-то хотел.
- Да что сказать, - ответил Влад. – По всему выходит, что мне больше слушать вас надо, а не вам меня! Я-то всего лишь дочке вашей помочь хочу. Потому и приехал.
- А ты сам-то кем моей Галке приходишься? – спросила мамаша. – Она про тебя никогда не говорила, ничего о тебе не писала… Ты ей кто?
- Друг, - коротко ответил Влад.
- Друг… - женщина отвела взгляд. – Теперь это так называется, да? Ну ладно… Так ты к Самсонихе зачем ездил?
- Спрашивал, как можно Гале помочь. Иногда… ведет она себя странно и непредсказуемо.
- Это как? – Антонина настороженно взглянула на гостя, как человек, желающий что-то узнать, но не решающийся спросить.
- Как? – Влад задумчиво устремил взгляд в окно. – Опасной делается ваша Галя время от времени. Не знаешь, чего от нее можно ожидать. На людей как-то необычно влияет… Иногда мне кажется, что она меня запросто убить может. Просто так, поддавшись какому-то порыву! Поневоле испугаешься…
- Вот! Вот! – засуетилась Антонина, явно почувствовав самую больную свою тему, – так оно и есть. Вот и я боюсь того же! Который год в страхе вечном живу…
И Антонина вдруг начала рассказывать. Ее словно прорвало – говорила много, подробно, обстоятельно. Влад сначала слушал с большим вниманием, но чем больше говорила женщина, тем тяжелее ему было ее выслушивать. Он понимал, что женщине необходимо выговориться, что, уже не один год она носит свою беду в себе, что ей просто не с кем все это обсудить, но при этом сам удивлялся – почему он не ощушает в душе своей ни сочувствия, ни сопереживания? Сбивчивая и отчаянная исповедь Антонины Васильевны представляла собой развернутую версию того, о чем ему уже рассказывала Мария Андреевна! Только с позиции самой Антонины…
И вдруг Влад понял, по чему откровения Галиной матери воспринимаются им с досадой и глухим раздражением. Ответ оказался весьма незатейлив: в ее исповеди практически не было места Гале. Антонина говорила исключительно о себе и своих переживаниях – как она страдала, как она недосыпала, как ее терзал и терзает страх перед дочерью; много говорила и о том, что она не заслужила такой вот участи… А о Гале почти ничего! В ее страстном, надрывающем душу монологе Галка играла роль лишь некоего агрессивного фактора, несущего в себе грозную опасность именно для нее - Антонины.
К своему несказанному удивлению, Влад так и не услышал от Антонины Васильевны ни слова тревоги по поводу странно-зловещего состояния дочери. Безудержная и безбрежная жалость к себе – вот что составляло главное и единственное содержание ее исповеди, и об этом Антонина говорила взахлеб и, судя по всему, не собиралась останавливаться. Когда наконец у Влада кончилось терпение, он довольно решительно прервал ее:
