Не выпускайте чудовищ из шкафа - Екатерина Лесина

Планы.

А в тех бумажках, что нарисовала Отуля, было другое.

Четыре, мать его, дробь три.

Три дробь четыре.

Совпадение.

Дышать. Избыток силы действует как природный стимулятор, но это небезопасно. И в подтверждение тому опять лопаются сосуды в носу. Кровь падает на камни, и те отзываются яркими огоньками.

Надо…

Надо вдох. Выдох. И контроль. Снова контроль. Сейчас не время срываться в окно, когда все и без него ясно. Разогнуться. Сделать шаг. Тело кажется обманчиво легким, поэтому нуждается в особом контроле.

Тряпка.

Бекшеев сдирает рубашку и, разодрав пополам, протягивает часть Сапожнику.

– Лицо обмотай.

– Зачем? – Улыбка у него совершенно безумная. – Хорошо же!

– Это… иллюзия, – говорить снова тяжело, потому что мысли куда быстрее языка. И язык спешит, заплетается, а слова выходят скомканными. Непонятными. – Опасная. Может спровоцировать выброс. И будешь пустым.

– Я и так пустой. Был.

– Накрой. Если хочешь кого-то спасти.

Если есть кого спасать.

Это же… неразумно, да. Аналитиков учат пользоваться разумом. Он – инструмент. Самый совершенный из тех, которыми обладает человек. А Бекшеев добровольно отказывается от дара.

От дара, который здесь может раскрыться с прежней силой.

Или с большей.

В насыщенной породе.

В лабораториях ведь создавали искусственные камеры, облицованные альбитом. И распыляли в воздухе альбитовую пыль. Накачивали силой. Раскачивали тех, кто обладал даром.

Усиливали. Меняли.

Закрытая технология. А тут… естественная среда.

И надо пользоваться.

Сапожник молча завязывает обрывок рубашки так, чтобы прикрыть рот и нос. От силы мокрая ткань не спасет, а вот пыли внутрь проникнуть не даст. Какая-никакая, а защита.

Дальше что?

Дальше…

Дар.

Аналитики близки к провидцам. Бекшеев что-то такое слышал. Другой тип восприятия и интерпретации данных, а в основе то же использование тонких энергий. И способности.

Способности были.

Еще был бег. Он сам не заметил, как перешел на него, боясь опоздать и понимая, что опаздывает.

Тупик.

Тупик, мать его.

Коридор обрывается резко. И Бекшеев едва не влетает в стену. Нога подворачивается, стреляя болью в колено. И он падает-таки, ссаживая ладони о камень. Тот крошится, и мелкая крошка впивается в кожу. Здесь и чувствительность обострилась до предела.

Тупик.

Должен быть ход. Должен!

Кажется, это он вслух сказал.

– П-погоди, – Сапожник подал руку, – тут иначе надо… Сейчас… у меня дар своеобразный. Из-за него, собственно… в общем, там закрыли. Дар. В госпитале. И к лучшему, а здесь вот… насыщенная среда.

Бекшеев поднялся.

Тупик.

Три дробь четыре.

Три…

– Не шевелись. – Пальцы Сапожника почти коснулись лица. – Нам нужно будет вернуться к спуску. Скобы… – Скобы? – Свежие. Некоторые. След. Я могу уловить след… такой… не ищейка, конечно, хотя мог бы стать. Чувствую. Удобно, когда нужно отыскать тайник. Или на кнопках сейфа остается. На тех, что чаще используются. Или на документах. – Он убрал руку. – Теперь я смогу отделить твой след от другого.

Бекшеев, пожалуй, тоже смог бы. И может. Жаль, не сообразил сразу. Но, с другой стороны, все-таки поиск следов – не его компетенция. Ему дается сложнее.

Возвращение, как ни странно, занимает приличное время. А казалось, отошли всего-то на десяток шагов. Или просто под землей расстояния воспринимаются иначе?

Неважно.

Скобы и вправду различаются. Та, которая третья снизу, явно чище остальных. Новее. И след на ней… есть. Металл плохо держит энергию, поэтому получается не сразу.

– Наигрался? Теперь отойди. – Сапожник тщательно ощупывает каждую скобу.

Даже поднимается на пяток вверх, а потом спускается. Поворачивается.

Его глаза закрыты, а лицо спрятано под тканью, которую он в конце концов сдирает. И делает вдох. Глубокий. Сиплый.

Замирает.

И выдох.

Поворот.

Он идет медленно, и Бекшеев изнывает от желания поторопить, потому что времени мало.

– Я всегда хорошо искал потерянное… не понятно как. Просто знал, где оно лежит. Потом сказали, что это очень слабый пророческий дар, только обращенный вспять. Какое-то там обоснование. Но пророка из меня не выйдет. А вот агент… – Его голос тих, и шелест камней под ногами почти стирает его.

Путь лежит в другую сторону.

Мимо вагонетки, что легла на бок, почти перегородив узкий проход. Мимо беловатых подпорок, что перекрещивались наверху, удерживая свод. И казались на диво ненадежными.

– Если правильно… повернуть… и чутье хорошее. На опасность. И многое иное, мелкое, не особо… Из всех решений я выберу наиболее удачное. Из трех стаканов найду тот, под которым шарик. Если он там будет… И в карты везло. Я, дурак, еще гордился…

– Не только ты.

– Да… а знаешь, я ведь даже не по военному ведомству… чтобы там глобальная разведка. Секретные планы. Или не совсем секретные. Данные о численности войск. Вооружении… Нет, лаборатории, исследования. Ты знаешь, что эти исследования… все, что там творилось, оно не закрыто? То есть лагерей нет, но исследования продолжаются.

– Нет.

– А я знаю. Понял, когда вот эту штуку отец передал. – Он дернул за шнурок, на котором висел артефакт. – Я ведь читал первые отчеты… Восстановление глазных нервов. Типы повреждений. Перспективы… Рассказать, как они изучали типы повреждений?

– Не стоит.

– Самое поганое, что у меня не хватает духу отказаться. Я… боюсь темноты.

Он остановился.

Очередной проход, боковой. Третий? Четвертый? Главное, что мимо подобных уже проходили. Но Сапожник поворачивается.

– В темноте столько чудовищ… – Это Бекшеев скорее различает по движению губ, чем слышит.

А потом сине-зеленый мир перед глазами мигает. Моргает.

И проваливается в темноту.

На мгновение. Он восстанавливается, пусть ненадолго, но этого хватает, чтобы добраться до Сапожника. Тот, посеревший, стоит у стены и дышит.

– Прямо… надо прямо…

Надо.

И пальцы Бекшеева сжимают руку.

– В темноте не только чудовища. – В голове пустота, дар вдруг исчезает.

Что там, в проходе?

Шаг.

И второй. Хруст под ногами. Камни. Здешняя порода легкая, пористая и крошится на раз. А еще хрустит. Громко. Почти перекрывая сиплое дыхание человека, который идет рядом.

– Меня однажды похоронили… когда… уже перед самым… Положили в гроб и похоронили. Я помню яму. Я сам ее копал. Думал, что все, что конец… это почти счастье. И лег. Закрыл глаза. Я был готов умереть. Но мне не позволили.

– Заткнись, – попросил Бекшеев. – Из меня хреновый мозгоправ.

Ему самому он нужен.

А рядом, в стене, мелькнула искра.

И вторая.

Третья… они появлялись в темноте и гасли, рождая новые. Искр становилось больше. И причудливый танец их завораживал.

– Что за… – Они сливались, и вот уже казалось, что здесь, под землей, один за другим распускаются огненные первоцветы. – Это… – Бекшеев потянул руку и пальцы коснулись теплого живого камня. – Это же…

Альбит?

Альбит, которого нет, но он… есть? Здесь? И в таком количестве? Свечение