Воспоминания о русской службе - Альфред Кейзерлинг

Доставили меня в городскую тюрьму. Хорошо знакомый мне директор{105} находился в отпуске, какой-то нижний чин отвел меня в крохотную, прескверную одиночку. Там наручники сняли, но сняли и парадный мундир и велели надеть арестантскую робу. Просьба доставить мне собственное платье из дома и известить о происходящем мою семью была отклонена. Дверь камеры заперли, я остался один.

Один, наедине со своими мыслями! Я был просто оглушен! Из приказа об аресте я узнал, что арестован за шпионаж и государственную измену, но чем я мог навлечь на себя такие подозрения, оставалось неизвестно. Не прошло и суток с тех пор, как изъятые при домашнем обыске бумаги доставили в контрразведку. Я был совершенно уверен, что эти письма, документы, бумаги не содержат ничего компрометирующего и даже мало-мальски подозрительного. Кроме того, все бумаги побросали в корзины без разбору, и за столь короткое время было никак невозможно произвести обзор их содержания. Здесь явно действовали злокозненные враги, желавшие непременно и любой ценой погубить меня.

РАЗМЫШЛЕНИЯ О ВРАГАХ

Вправду ли я думал об этом в моем жутком одиночестве? Не помню. Но все-таки хочу кое-что сказать о личных моих врагах, ибо это необходимо для понимания ситуации.

Прошло уже двенадцать лет с тех пор, как я впервые был, избран в земскую управу Царскосельского уезда.

За это время сеть школ выросла втрое. Прежде их у нас было 90, теперь — 280, и мы с гордостью могли сказать, что в нашем уезде всякому ребенку идти до школы не более трех километров.

Протяженность проложенных земством и отремонтированных дорог и улиц, составлявшая первоначально 150 километров, теперь достигла 480 километров.

Раньше имелось всего три маленькие, частично размещенные в неприспособленных доходных домах больницы примерно на 35 коек, теперь земство располагало восемью большими госпиталями в специально построенных зданиях, где населению уезда предоставлялось свыше 350 коек, и каждый больной мог в ближайших окрестностях найти врача. Были построены родильные дома и инфекционные больницы, которых прежде не имелось вовсе.

Многое переменилось и в других сферах. Так, например, в земстве работали теперь 16 сельскохозяйственных инструкторов, тогда как раньше не было ни одного.

Мою работу ценили, недаром меня избирали в земство — выборы происходили каждые три года — уже четыре раза, из них три раза — председателем, не считая того, что и мои отношения с населением уезда и персоналом управы складывались как нельзя лучше.

Осуществление крупных реформ, разумеется, потребовало значительно больше денег, чем предоставлял нам бюджет. При этом налогообложение было далеко не низким, однако я выяснил, что, с одной стороны, оценка иных объектов налогообложения была совершенно необоснованно занижена, с другой же — иные лица и предприятия ухитрялись почти полностью уйти от уплаты налогов. Чтобы покончить с этой дурной практикой и распределить налоги справедливо и равномерно, я обратился с запросом в Правительствующий сенат: в какой мере земство правомочно устранять недостатки в этом отношении? Только когда сей верховный судебный орган признал за нами такое право, мы начали кампанию против нарушителей, с которых теперь взыскивали налоги по нашей оценке.

В первую очередь речь шла о крупных промышленных предприятиях, прежде всего о сталеплавильном заводе в Кол-пине. Занимая не менее 25 000 рабочих, завод осуществлял большие поставки государству, точнее флоту. До сих пор такие заводы обычно оценивали себя сами и выплачивали земству рассчитанный ими налог. Теперь сумма налога, согласно нашей объективной оценке, возросла в десять раз; сюда же добавились недоимки за прошлые годы, которые мы были вправе потребовать и которые составили солидную сумму.

Во-вторых, в нашем уезде располагались четыре императорские резиденции: Царское Село, Гатчина, Павловск и Красное Село. Земство имело право облагать налогом недвижимость в этих городах. Фактически же это право было иллюзорно, так как касательно всей недвижимости, расположенной в означенных городах, ведомство двора присылало готовые оценочные реестры как основу для нашего налогообложения, а ведь многие ушедшие на покой высокие государственные чиновники и вельможи понастроили себе там вилл и особняков, представлявших огромную ценность. По закону право оценки, как всюду в уезде, принадлежало земству. Этим правом мы теперь и воспользовались, и оказалось, что, например, Гатчина должна платить вшестеро, а Павловск и Царское Село — вчетверо больше, чем по оценке ведомства двора.

Таким образом, бюджет земства настолько улучшился, что мы смогли провести реформы, не повышая налоги, выплачиваемые физическими лицами, крестьянами, домо- и землевладельцами.

Большинство населения нашего уезда приветствовало мои начинания, о чем прямо свидетельствовали результаты выборов; однако же богачи, считавшие себя в результате нововведений имущественно ущемленными, стали мне ожесточенными врагами.

И третье: славянофилы и шовинисты, в коих недостатка не было, ненавидели меня как немца. С началом войны эта часть общества приобрела большую силу, основала лигу «истинно русских людей» под названием «Союз Михаила Архангела»{106}; во главе его стоял человек дурной репутации, некто д-р Дубровин. И он, и другие лидеры этой партии имели собственность в Царском Селе и других городах нашего уезда, а потому переоценка недвижимости коснулась и их. «Союз Михаила Архангела» нередко называли «черной сотней», и щупальцами своими он оплел всю Россию. К нему принадлежали и вконец опустившиеся люди, чернь, они-то и устраивали погромы, преследовали всех неугодных им лиц и от имени церкви, русской идеи и монархического принципа практически безнаказанно творили величайшие бесчинства. Эта партия, если можно ее так назвать, тоже была мне врагом, а во времена страшного военного психоза врагом опасным.

ДАВНИЕ ПОПЫТКИ УСТРАНИТЬ МЕНЯ

Прошли ночь и утро — я никого не видел, кроме надзирателя, приносившего тюремную еду; ответа на свои вопросы я не получил, и во мне проснулись воспоминания о том, что враги и раньше пытались убрать меня, заподозрив в покушении на особу Государя.

Царь был настоящий охотник и охотиться любил в одиночку. Без всяких приготовлений, никого не предупреждая — ни из свиты, ни из ведомства двора, — он уезжал в одно из своих охотничьих угодий и как обыкновенный охотник предавался своей страсти. Правда, из Царского Села выехать на охоту было не так-то легко. Царя окружали несчетные сотрудники тайной полиции и личной охраны, бдительно следившие за каждым его шагом. Поэтому в свои охотничьи экспедиции он выезжал украдкой, ни свет ни заря, вместе со своим наперсником, генералом князем Орловым{107}, который в таких случаях садился за руль, причем они использовали все средства, чтобы незаметно улизнуть от охраны и из резиденции.