Походный барабан - Луис Ламур

Огонь согрел меня, что-то похожее на жизнь стало проникать в мои жилы, и вместе с этим чувством пришла неистовая жажда. Нужно было промыть раны, положить мокрый компресс на распухшую ступню. И ещё я должен был найти еду.

Что за ужасное зрелище разгрома ожидало меня! Расщепленные копья, разбросанные обломки доспехов, сломанный меч, разорванные и объеденные скелеты нескольких сотен людей и надо всем — запах смерти, вонь тления.

Пошарив вокруг, я нашел помятый шлем, в котором можно было держать воду. Рядом с ним я положил обломок меча.

Источник внутри форта был затоптан, однако я снова раскопал его наконечником пики и, действуя здоровой рукой, с частыми передышками, выгреб из родника песок и грязь. В ямку стала просачиваться вода.

Лежа рядом, я ожидал, пока её наберется достаточно, время от временам зачерпывал ладонью и пил. Наконец, с полным шлемом воды я пополз обратно в свою пещеру, продвигаясь буквально по дюймам, в постоянном страхе, как бы не обнаружили меня волки или, ещё хуже, дикий кабан.

Я забрался в свое логово — и страх отпустил меня, как будто здесь мне ничего не грозило. Наконец-то я смог нагреть воды и обмыть распухшую ступню и лодыжку. Потом нашел ещё немного орехов, съел их — и уснул.

Ночью меня не раз будили жуткие звуки — хрустели кости в мощных челюстях, рычали звери, дерущиеся над ребрами моих прежних друзей… или врагов. Теперь они были все одинаковы, и никто не смог бы сказать, где кости друга, а где — врага.

Все эти головы, когда-то пылавшие гневом, любовью, ненавистью, желанием или измученные одиночеством, — все сегодня были пусты и служили игрушками для зверей. Страсти, мечты — все исчезло.

Куда ушло все, ради чего мы трудились и торговали? Какая теперь польза и прибыль от нашего долгого похода через всю Европу? Сколько наших уцелело? Удастся ли выжить мне самому? Или я просто оттягиваю неизбежный конец?

Я раздул костер посильнее, однако осторожно, чтобы огонь не смог выбраться из своего ложа и поджечь заросли, потом сел поближе к теплу, подбрасывая в костерок мелкие прутики и раздумывая над странностями судьбы, возвращаясь мыслями к Кордове и Валабе, вспоминая Сюзанну… Где-то она сейчас?

Когда пришло утро, я опять промыл свои раны и сделал припарку из репейника, смешанного с листьями дикого бадьяна, маргариток и живокости — растения, которое встречается в полях по всей Европе. Уже многие годы эти травы применялись для лечения ран, полученных в сражениях, а о бадьяне я читал у Вергилия, Теофраста и Диоскорида.

Отдохнув от сбора трав, я сплел силок, использовав несколько старых тетив, подобранных на поле боя.

На следующее утро я обнаружил, что поймал сурка, — я его ободрал, почистил и зажарил.

Погода становилась все холоднее, а я все ещё не мог ходить, только ползал по грязи, словно червяк. Труднее всего было держать себя в чистоте, хоть я и старался каждый день купаться в море.

Мало-помалу прошло две недели, и раны мои стали подавать признаки заживления, хотя я исхудал так, что превратился в настоящий мешок с костями. Кожа была сморщенной, как у старика, и я постоянно трясся от холода.

Дважды ранним утром встречались мне следы тарпанов, диких лошадей, живущих в этой стране, и один раз — следы огромного медведя.

Как-то утром я нашел тетиву, которая оказалась целой, не разрезанной и не разорванной, и прихватил её с собой. Позже, отыскав другие куски, я связал их в шнур длиной футов десять. Прикрепив к нему второй шнур футах в трех от конца, я привязал к каждому свободному концу по камню — получилось у меня грубое «бола» для охоты.

Несколько раз я видел стайки дроф и прятался, чтобы не спугнуть их. Когда наконец птицы подошли поближе, я метнул свое бола и поймал одну. Подтянул истошно кудахтающую птицу к себе и с бессильной обидой посмотрел, как улепетывают другие. Этим вечером я приготовил царский ужин.

В тот же самый день я начал делать костыль. Взял обломок старого древка от пики, нашел второй кусок для поперечины и примотал на место обрывком тетивы. После трех недель ползания мне наконец удалось встать на ноги.

И теперь я отправлюсь в Константинополь!

Оборванный, грязный, истощенный, я был совершенно не похож на человека, который всего лишь несколько недель назад был возлюбленным графини де Малькре.

До Константинополя, как я считал, было несколько сот миль; морем, правда, поменьше. Но у меня не было ни лодки, ни пищи, ни подходящего сосуда, чтобы взять воды в плавание.

Я повернулся к западу и тронулся в путь. Я считал каждый шаг и, сделав их ровно сто, остановился отдохнуть. Я нес с собой обломок меча и шлем.

К концу этого дня я присел под черным тополем и оглянулся назад, на темное пятно у моря — ту самую чащу, где я таился так долго. Целый долгий день я брел, дважды падал, но каждый раз поднимался и двигался дальше.

Я насчитал всего три сотни шагов.

Похоже, путь до Константинополя окажется неблизким.

На рассвете я увидел следы лошадей. Их оставили бесформенные, не подрезанные копыта тарпанов, но среди них обнаружились маленькие, изящные следы копыт Айеши.

Не свистнуть ли мне? Она была обучена приходить на мой свист… Но вдруг кто другой его услышит? Все ли печенеги ушли?..

Тем не менее, я пронзительно засвистел, потом ещё раз.

Долго ждал… Ничего.

Может быть, это совсем другая лошадь. У некоторых вьючных лошадей такие же небольшие копыта, да и у некоторых печенежских коней тоже.

Медленно, превозмогая боль, я двинулся дальше.

На этот раз я, должно быть, покрыл около мили, прежде чем остановился и засвистел снова.

Несколько минут я сидел и ждал, а потом начал подниматься. Но так и не поднялся. Я остался сидеть, сидел очень тихо и смотрел на человека, появившегося напротив меня, на другой стороне небольшой прогалины.

Он вынырнул из лесу — тощий, костлявый бродяга со странным лицом, неописуемо грязный. Он нес через плечо какой-то мешок, а в руке держал крепкий посох. На другом плече висел лук и колчан со стрелами.

Несколько минут бродяга разглядывал меня, пока я наконец не обратился к нему по-арабски. Ответа не было, и я начал беспокоиться. Чем-то его лицо пробуждало недоверие и тревогу. Росту в нем было всего ничего, плевый человечишко, грош цена, но я, калека, стоил сейчас и того меньше.

Из-за раны в боку я мог поднять только одну руку, и то с трудом. Левая нога и ступня были ещё в очень плохом состоянии, и я мог ковылять только с костылем. Правой рукой я не могу действовать из-за ран, левая занята костылем, так что я сейчас практически беззащитен.

Я обратился к нему на франкском языке и кое-как поднялся на ноги. С трудом сохраняя равновесие и превозмогая боль, подождал, пока он приблизился ко мне и остановился в нескольких футах. В его взгляде было злобное удовольствие, которое повергло меня в ужас.