Походный барабан - Луис Ламур

— За ними?..

— Всегда есть берега за достигнутыми берегами, ибо таков был дар богов человеку: чтобы всегда были у нас эти дальние берега, всегда была мечта достичь их, всегда было море, в коем их искать. Ибо только тем и велик человек, что он должен искать то, что лежит за горизонтом, и существует бесконечное множество горизонтов, которые всегда лежат в ожидании человека. Только в поисках обретает человек достоинство, в поисках ответов, да ещё в той тени, которую оставляет он на земле.

— В тени?

— Сам по себе человек мал, но в своих созданиях — Парфенонах, пирамидах, храмах святой Софии — в них он обретает величие и оставляет тень своего присутствия на земле.

Я ему явно был не по душе, потому что оскорблял укоренившееся в нем чувство превосходства. Он узнавал о вещах, ему неизвестных, и мысль об этом раздражала его. Однако он задумчиво и внимательно смотрел на меня:

— Оказывается, ты кое-что знаешь… Откуда ты явился?

— Издалека. — Мне он тоже совсем не пришелся по душе.

— Хочешь продать кобылу?

— Нет.

— Я мог бы просто отобрать ее… — Он оценивал меня с холодным вниманием, и я подумал, что этот человек вполне способен попробовать.

— Я бы на твоем месте этого не делал, — ответил я, — ибо мы понимаем друг друга, и я буду владеть ею, пока один из нас не умрет.

— И это можно устроить…

Его реплика вызвала у меня улыбку, и улыбка оказалась для него неожиданной.

— Тогда устрой все как следует, о византиец, ибо смерть — такой гость, который может заглянуть к любому.

— Ты смеешь угрожать мне?

— Угрожать? — Мое удивление было настолько искренне, насколько я смог его изобразить. — Я всего лишь позволил себе философское замечание.

Он попытался переглядеть меня, заставить отвести глаза.

— У меня есть такая мысль, — проговорил он холодно, — что просвещенность — вещь опасная…

— Откуда тебе это знать?

У него побледнели от злости даже губы, и он шагнул вперед, словно собираясь ударить меня, но я не шелохнулся.

— Я бы на твоем месте этого не делал, — произнес я, — разве что ты готов принять все последствия…

На миг наши взгляды скрестились, как клинки, потом он запахнул резким движением плащ и ушел.

Поблизости, прислушиваясь к разговору, стоял какой-то молодой человек.

— Ты легко наживаешь врагов. Толстяк-рассказчик — это пустяк, но этот щеголь опасен.

У него был дружелюбный вид, а мне очень нужны были друзья.

— Я Кербушар, странник.

— А я — Филипп.

— Македонскийnote 20? — улыбнулся я.

— Как ни странно, да.

Он тоже улыбнулся.

Моя аудитория, если можно её так назвать, расходилась.

— На тебе ещё лежит дорожная пыль, почему бы тебе не пойти со мной? — предложил Филипп.

Мало чего мне больше сейчас хотелось, чем искупаться и сменить платье, а золотые монеты помогут мне добыть какую-то, хотя бы скромную одежду.

Мы зашагали прочь, ведя за собой Айешу, которая была очень счастлива рядом с базаром. Филипп заговорил о молодом аристократе, с которым я беседовал:

— Его зовут Бардас, он близкий друг Андроника Комнина, двоюродного брата императора, Мануила Первого.

Блестящий, но непостоянный человек, Андроник был красив, остроумен, изящен; он был атлетом и воином, и его любили люди, которые мало знали о его истинной натуре. Его называли «Алкивиадомnote 21 Византийского века»; его обожали женщины, но был он вероломным и лицемерным интриганом.

Он собрал вокруг себя общество, которое многие считали интеллектуальной и художественной элитой… На самом деле это была просто кучка скучающих людей и вольнодумцев, бойких на язык, много рассуждающих об искусстве, литературе и музыке, однако не имеющих глубокой убежденности ни в каком вопросе, кроме собственных предрассудков. Занятые более всего собственным положением, они были прихотливыми, непостоянными созданиями, которые вдруг хватались за какого-нибудь писателя или композитора и начинали превозносить его до небес, покуда он им не наскучит; потом набрасывались на другого. Иногда художники, которым они щедро расточали свое внимание, оказывались людьми действительно талантливыми, но чаще всего отличались какой-то темной невнятностью, порождавшей у дилетантов иллюзию глубины и высоких достоинств. В большинстве случаев то, что восхищало их своей глубиной, оказывалось на поверку просто плохой литературой, плохой живописью или намеренно подчеркнутой невнятностью.

Мануил подозревал, что Андроник устраивает заговоры против него, и тому пришлось провести большую часть жизни в изгнании. Теперь, в возрасте шестидесяти лет, он возвратился в столицу.

— Не заблуждайся, — предостерег Филипп. — Бардас не только влиятелен, но и мстителен, и он близок к Андронику, который умеет быть дьявольски жестоким.

— Маловероятно, что мы увидимся с ним ещё раз, — сказал я. — Мне нужно найти способ заработать деньги, и я редко буду появляться в той части города, где можно его встретить.

— Он шныряет по базарам, — объяснил мой друг, — и может оказаться где угодно. Ему разонравились женщины его круга, и он выискивает некрасивых, часто грязных женщин в трущобах. Он избегает тех, кого можно было бы считать равными ему, кроме Андроника… Он предпочитает женщин, которых презирает и к которым может проявлять жестокость, не опасаясь возмездия. О нем ходят разговоры во всех частях города. Он содержит шайки головорезов, которые его защищают. А когда нужно, выступают лжесвидетелями…

У Филиппа был удобный, хотя и старый дом. Ванна там была остатком римских времен — огромная и роскошная. Пока я мылся, он сходил на рынок и на золотые монеты, полученные от Бардаса, купил для меня одежду.

Передо мной стояли задачи, которые могли обескуражить любого. Отец мой пребывал в рабстве и терпел такие издевательства и пытки, каких я и представить не мог. Я был бессилен против крепости, отразившей сильнейших властителей, а у Старца Горы повсюду имелись шпионы. Даже и сейчас они могли уже знать обо мне.

Во-первых, я должен найти способ зарабатывать на жизнь. Все, чего я добился и что имел, пошло прахом. Будь наши товары проданы, я стал бы состоятельным человеком, мог делать что захочу, даже нанять отряд наемников себе в помощь.

Гансграф был мертв, все члены нашей компании, как я полагал, тоже мертвы; и если даже жива была Сюзанна — как я мог бы снова явиться к ней с пустыми руками?

Глава 44

Мои два золотых обеспечили меня приличной одеждой, и за это я должен быть благодарен Бардасу, что бы я о нем ни думал или он обо мне.

Я долго предавался ничем не омрачаемому удовольствию от горячей воды с благовониями, но потом пришла пора обдумать дальнейшие действия.