Дочь Востока. Автобиография. - Беназир Бхутто

—Наверное, папка со стола свалилась. — Башир поднимается, выходит в холл.

—Нет, ничего там не падало, — вздыхаю я, вспоминая вчерашний стук на кухне.

—Да, верно, там все в порядке, — подтверждает Башир, вернувшись.

—Может быть, мятущаяся душа Аяза, — бормочу я.

—Да благословит его Господь! — откликается госпожа Ниязи, женщина глубоко религиозная. — Давайте устроим для него Куран Хани. Это даст мир его душе.

Нахид оперативно организовал на тот же вечер несколько женщин из пакистанской общины; час за часом мы читали вслух суры из Священного Корана, пока несколько раз не прочитали полностью всю Святую Книгу. После этого дух Аяза Саму более не проявлял беспокойства.

Первого июля я планировала отправиться на юг Франции, отдохнуть с матерью и другими членами семьи. Но то одно, то другое обстоятельство задерживало меня: политические контакты, переговоры, прием посетителей, которые не могли изменить даты визита...

Мать звонила, сообщила, как Шах Наваз горевал, что я пропустила барбекю на свежем воздухе, устроенное им в мою честь. Звонил и сам Шах. Редко доводилось нам встречаться после моего освобождения. Конечно же, мне очень хотелось с ними встретиться, увидеть всех: Мира Шаха, маленьких Фатхи и Сасси, афганских жен моих братьев Фаузию и Рехану. Но до середины месяца я так и не смогла освободиться для встречи с семьей.

Утром 17 июля я решительно собрала чемодан и отправилась в аэропорт. Впереди две недели мира и покоя в Каннах, свободных от трагедий, от напряжения последних месяцев. Я спешу прочь. Я устала от смерти.

12

СМЕРТЬ БРАТА

Где же они? Неужели не приехали встречать? Пройдя иммиграционного служащего, бросаю обеспокоенные взгляды по сторонам. — Ага, попалась! — Шах Наваз выскакивает из-за колонны и хватает меня в охапку. Глаза его сияют озорством. — Его идея спрятаться, — улыбается мать, целуя меня.

Шах поднимает мой чемодан и с притворным ужасом снова опускает его. — Ну и тяжесть! Ограбила британское казначейство?

Смеясь, покидаем аэропорт. Веет легкий ветерок, пальмы французской Ривьеры лениво шевелят мягкими зелеными опахалами. Так приятно расслабиться после постоянного напряжения, снова оказаться в лоне семьи, увидеть этого шалуна, всегда задорного, всегда смеющегося, с которым меня связывают особые узы. Он среди детей младший, я старшая, и это нас всегда как-то объединяло. Я улыбаюсь и покачиваю головой, замечая взгляды, которыми провожают Шаха встречные женщины. Он строен, спортивен, и, если идешь с ним рядом, не можешь не заметить повышенного внимания, оказываемого ему представительницами слабого пола».

- Шах и мать садятся впереди, я устраиваюсь на заднем сиденье, автомобиль направляется в Канны. Шах непрерывно болтает, чаще бросает взгляды на меня, в зеркало заднего вида, чем на дорогу, глаза его под длинными густыми бровями сверкают, лоб осеняет шапка темных волос.

На нем аккуратная белая рубашка, белые брюки. Красавец! Я рада его прекрасному виду и состоянию. При наших прежних редких встречах я помню его каким-то отощавшим, изможденным. Теперь он не беспокоится о моей судьбе заключенной военного режима, и я тоже не слишком опасаюсь за участь братьев. Уже долгое время аль-Зульфи-кар не дает о себе знать, и я полагаю, что непосредственная опасность семье нашей не угрожает. Зия далеко от солнечных берегов Средиземного моря, где теперь живет Шах с семьей, и разговор в автомобиле ведется не о политике, а о манго.

—Что за манго ты нам везешь? — спрашивает Шах, в очередной раз бросая на меня взгляд в зеркальце заднего вида. — Уже две недели мы только о них и мечтаем.

—«Синдхри», — отвечаю я. — Хотя мне больше нравится сорт «чосер». Они мельче, но слаще.

—Ужас, ужас! — Шах на мгновение отпускает рулевое колесо и в притворном возмущении хватается за голову. — Акт государственной измены! Синдхи не любит «синдхри». Пренебрегаете своей родиной, мадам!

Смеемся. Шах всегда меня смешит, да и не только меня, всю семью веселит он своими шутками. Забываю усталость, не действует разница во времени. Жизнерадостность моего младшего брата заразительна. Как у него это получается? Он был еще младенцем, когда нас поглотил мир политики. Когда он родился, папа стал министром. Мама постоянно сопровождала отца на официальных мероприятиях, а дедушка и бабушка умерли. Казалось, Шаха некому было так баловать, как баловали нас, троих старших детей. Может быть, поэтому он особенно привязался ко мне, старшей. Еще детскими каракулями писал он мне письма в Гарвард. Когда он подрос, мы летом вместе играли в сквош. Спорт его интересовал больше, чем науки. Он был лучшим игроком школьной баскетбольной сборной, дома занимался бодибилдингом. Но в глазах отца спорт — не главное в школе и университете.

Чтобы дать сыну какое-то понятие о дисциплине, отец отдал его в кадетское училище «Хасан Абдал». Разумеется, его соученики ожидали, что сынок премьер-министра окажется слабым и изнеженным, но Шах, к всеобщему удивлению, превзошел товарищей по всем физическим параметрам и на муштре по «выживанию». Однако в кадетской школе ему не нравилось, и он уговорил мать убедить отца за-брать его обратно и отдать в Международную школу в Исламабаде.

 Шах Наваз на языке урду означает «царь доброты». Щедрость его иной раз неразумна. Годом раньше в Париже дважды случилось с ним, что нужно было разменять деньги, чтобы купить «Геральд трибюн». Он выскакивал из кафе, оставив меня «на минутку» за столиком и оба раза возвращался через некоторое время без газеты и без денег. Разменяв купюры, он раздал деньги нищим, повсюду подставлявшим шляпы для доброхотного даяния. Он буквально рубашку с тела мог подарить. «Бери, бери», — настаивал он, когда кто-то восхитился купленной ему матерью новой спортивной курткой. Беднякам он сочувствовал с детства. В саду на Клифтон, 70, он смастерил соломенный шалаш и спал в нем неделями, чтобы прочувствовать лишения, Ощущаемые бедняками.

Единственный из нас, он не окончил Гарвард. Вместо этого он поступил в Американский колледж в швейцарском Лейсине. Там он влюбился в прекрасную турчанку и завел множество разномастных друзей. К неудовольствию отца, успехи его в учении оставляли желать лучшего. Вместо скучных лекций Шах и его друзья предпочитали «прошвырнуться» в Париж «к Режин». В 1984 году он почти силком затащил нас с Ясмин в это злачное ночное заведение — и, к моему изумлению, хотя он там семь лет не бывал, его сразу узнали и встретили с восторгом.

Я не без оснований подозревала, что как политик Шах наиболее способный из нас четверых. Отец охотно брал его с собой на митинги. Первую пресс-конференцию он провел в 12 лет. Политическим чутьем отличался безошибочным, угадывал мысли людей, их потаенные желания, чувствовал биение их пульса. Бывает, люди рождаются одаренными музыкальным талантом, художественным чутьем. Так Шах, можно сказать, родился политиком.