Дочь Востока. Автобиография. - Беназир Бхутто

Шах Наваз лежал на ковре в тех же белых брюках, что и накануне. Рука вытянута в сторону, прекрасной формы ладонь, точеные пальцы, совершенной формы ногти.

—Гоги! — вырвался из моей груди хриплый вопль. Я хотела разбудить его. Но... Нос его... Как будто из мела, он выделялся на фоне смуглой кожи лица.

—Дайте ему кислород! — крикнула я медикам, которые зачем-то щупали у него пульс. — Массируйте сердце!

—Он умер, — тихо сказал один из них.

—Нет! Нет!

—Пинки, он уже остыл, — сказал Мир. — Уже не один час, как он умер.

Я огляделась. Кофейный столик сбит в сторону. На боковом столе блюдце с коричневатой жидкостью. Подушка наполовину сползла с дивана. Ваза с цветами упала. Красная папка со стола исчезла. Я перевела взгляд на террасу. Папка валяется там, открыта...

 Ужасно. Случилось ужасное. Тело его остыло. Бог знает, сколько времени Шах пролежал здесь умирая. Никто ничего не видел. Но кто-то успел спокойно порыться в его бумагах. Я посмотрела на Рехану. Не похоже, что ее постигло горе, что она только что потеряла мужа. Безукоризненно выглядит, одежда идеальна, прическа — волосок к волоску. Она немигающим взглядом смотрела мне в глаза. Слез в ее глазах я не заметила. Губы ее зашевелились. Что говорит, не слышно.

— Яд, — повторяет ее сестра. — Он принял яд.

Я ей не верю. Никто из нас ей не верит. С чего бы Шах прибегнул к яду? Накануне вечером он был веселее, чем когда-либо, лучился энтузиазмом, говорил о планах на будущее, включая возвращение в Афганистан. В августе он собирался вернуться в Афганистан. Может быть, в этом дело? Зия решил нанести упреждающий удар? Или ЦРУ преподнесло подарок своему любимому другу?

—Ради бога, прикройте тело, — сказала Санам. Кто-то принес белую пластиковую пленку.

—Вади, Вади, что случилось? — спрашивает Фатхи, дергая меня за руку.

—Ничего, ничего, дорогая, — успокаиваю я рассеянно ее и Сасси, подошедшую к телу отца.

—Уведи детей, — говорит мне мать. Я отвела их в детскую и устроила там с книжкой.

Вошли полицейские, и Мир вывел меня в кухню.

— Не надо тебе смотреть на это.

Я смотрю на сковородку, стоящую на плите. На ней разрезанный на половинки помидор и жареное яйцо. Кто и для кого это готовил? Бутылка молока вынута из холодильника. День жаркий, молоко свернулось. Почему оно не в холодильнике?

— Забрали Шаха, — сообщает Мир, вернувшись в кухню. — Говорят, что выглядит, как будто умер от сердечного приступа.

Он отвернулся, чтобы стереть с глаз слезы. Когда выбрасывал бумажный платочек в мусорное ведро, там что-то блеснуло. Пустая бутылочка из-под яда.

Французская полиция долго не отдавала нам тело Шаха. Ожидание в скученной обстановке в небольшой квартирке матери давалось нелегко. Правоверным мусульманам следует предать тело покойного земле в течение суток после кончины, но полиция все исследовала тело, проводила тест за тестом. Мы не знали, что с собою делать. Плакали, сидели, тупо глядя в пол, друг на друга. Пищей никто не интересовался, но за детьми следовало ухаживать. У нас младенец Санам, дочь Мира, часто Фаузия привозила Сасси, когда Ре-хану вызывали на допрос в полицию.

— Хотим в джхола! — просили девочки, и я водила их на качели в близлежащий парк. Иногда ко мне присоединялся Мир. Девочки играли, а мы сидели на скамье, молча глядели на море.

Душа болела за Сасси. Она очень сблизилась с отцом. Шах вставал утром, готовил ей завтрак, усаживал на горшочек. В свои три года ребенок остро ощущал потерю отца.

— Папа, — требовала она, когда Мир приезжал за Фатхи. Когда машина проезжала мимо «Ля Напуль», пляжа, где Шах устроил пикник, малышка кричала:

— Папа Шах! Папа Шах!

Полиция вырезала кусок ковра, на котором лежало тело Шаха. Когда Рехана заменила ковер, Сасси указывала на то место, где в последний раз видела тело отца, и лепетала снова и снова:

— Папа Шах... папа Шах...

Она не хотела расставаться со мной и с Миром, когда за ней приезжала Фаузия.

— Иди, деточка, иди... — шептала я ей, а она прижималась ко мне, обхватив ручонками мою шею, и приходилось разжимать ей пальцы, чтобы отправить домой.

Это ожидание выдачи тела в Каннах выводило нас из себя. Все вокруг напоминало мне о покойном брате, везде я видела его. Сидящим на скамейке перед отелем «Карлтон», фланирующим по Круазетт. Боль утраты усугубляла клевета, распространяемая о Шахе подконтрольной военному режиму прессой. Там авторитетно сообщалось, что Шах был склонен к депрессии и мыслям о самоубийстве, злоупотреблял азартными играми. Утверждали, что в ночь самоубийства Шах напился. Полицейская экспертиза опровергала последнюю клевету, но наше опровержение не привлекло внимания пакистанской прессы. Враги делали все, чтобы посмертно запятнать имя моего брата. А тут еще приходилось ждать выдачи его тела.

— Я отвезу его в Пакистан, чтобы похоронить дома, — сказала я однажды вечером, сидя в семейном кругу.

Мать сразу ударилась в истерику:

— Пинки, ты с ума сошла! Нельзя тебе туда. Я только что потеряла сына и не хочу потерять дочь.

— Шах все делал для меня, и никогда не просил меня сделать что-то для него. Он жаждал вернуться домой, в Ларкану, расспрашивал, где и как похоронен папа, чтобы точнее представить себе это место. Я должна вернуть его домой.

— Мир, скажи ей, что это невозможно, — настаивала мать. Что мог сказать Мир?

 — Если ты поедешь, то я поеду с тобой, — сказал он, чтобы меня отпугнуть. Все знали, что появление в Пакистане для Мира равнозначно самоубийству.

—Тебе нельзя. Я поеду, — сказала тетушка Бехджат.

—Я поеду, — сказала Санам.

—И я, — тут же добавил Насер.

—Вот и отлично, — подвела я итог. — Но я тоже поеду. Поедем вместе. И я не хочу, чтобы Шаха похоронили скромно и незаметно. Он получит все должное уважение, которого заслуживает.

Французская полиция все никак не могла определиться с анализами тканей тела Шаха, и я на несколько дней вернулась в Лондон, чтобы не упускать из-под контроля ведение дел. Сотни людей приходили в офис, звонили, чтобы выразить соболезнование. Кончина Шаха вызвала искреннюю печаль пакистанской общины и всеобщее подозрение, что причиной его смерти послужил Зия. Еще больше скорбел народ в самом Пакистане. По всей стране проводились в память Шаха молитвенные собрания. Тысячи людей приходили молиться на Клифтон, 70. Люди сжигали газеты, клеветавшие, что Шах погиб по причине невоздержанности и злоупотребления наркотиками и спиртными напитками. В Синдхе в знак почтения к погибшему закрылись предприятия и торговые заведения. Несмотря на июльскую жару, люди ехали в Ларкану, забив до отказа все отели. Народ располагался на ночлег на железнодорожных платформах.