Когда молчит совесть - Видади Бабанлы

Агариза, вероятно, почувствовал тревогу Вугара. Выпустив руку Султана-оглы, он быстро подошел к юноше и, словно ничего между ними не произошло, приветливо улыбнулся:

— А, пропащий! Рады видеть тебя. Сколько времени ни слуху от тебя, ни духу…

Султан-оглы умиротворяюще произнес:

— Не браните его. А мы разве в молодости не совершали ошибок? Он больше не будет…

И без того радостное лицо Агаризы стало еще счастливее. Сочувствие, звучавшее в голосе, подтверждало искренность его слов:

— А я не браню его, дорогой наш гость. Я о другом: пусть молодые не забывают нас, стариков…

— Не забудут, кто им такое позволит!

— Дай бог, дай бог…

Они прошли в прилегающую к застекленной галерее большую комнату. Обстановка была скромная, и Султан-оглы сразу почувствовал себя здесь легко и свободно.

Не дожидаясь особого приглашения, он прошел и сел во главе стола, усадив Вугара рядом с собой. Однако палку продолжал держать в руках. Это означало, что он торопится и долго, сидеть в гостях не намерен. Отдышавшись, Султан-оглы возобновил прерванную беседу:

— Вижу, старость не радует тебя, друг мой нефтяник. Сколько же тебе лет?

Агариза, сидевший на другом конце стола ближе к двери, шутливо ответил:

— У стариков возраста не спрашивают, на глаз определяют!

— А все же? На глаз определять я не мастер!

— Прошлой осенью шестой десяток проводил.

— Шестой десяток! — Султан-оглы, вскинув плечи, расхохотался. — Эх, почтенный, и ты еще называешь себя стариком! Я седьмой разменял, и тот к концу идет, а на старость не жалуюсь.

— Все от человека зависит. С рождения был я хилым, лишен был материнского молока.

— Нет, друг мой, слишком легко примирился ты со старостью. А я — то думал, нефтяники крепкие люди, духом по пустякам не падают. Неужто я ошибался?

— Было время, и я смелостью похвастаться мог, а теперь вот слабею.

— Что же с тобой приключилось? Погляди на себя ястреб!

Агариза с сожалением покачал головой:

— Был ястребом, стал вороной.

— Не по душе мне твои слова. Шестьдесят — весна, период цветения. Я в этом возрасте в далекой Сибири лес валил. А морозы там такие, что до мозга костей пробирают. С молодыми состязался. А ты в теплом доме живешь и еще охаешь да ахаешь…

Агариза немного обиделся на гостя, но вида не показал:

— Правду говорите, дорогой гость, мужчина, пока у него силенка есть, не должен себя стариком признавать. Но шила в мешке не утаишь, как ни прячь, торчит, проклятое. Вот и старость такова. Пришло ее время, и начинает она то свистком, то ржанием возвещать: пора, мол, дядюшка, готовься к полету в иной мир…

— Это что ж, тебе кто-нибудь возвестил или ты сам на себя страху нагнал?

— К этому и веду разговор. Сегодня после работы вызвали меня в контору и давай нахваливать, гордый стою, словно мне два арбуза под мышку сунули. А потом протягивают бумагу о персональной пенсии: «Будь, мол, здоров!» В голове у меня помутилось. Как оттуда вышел, как до дома добрался, не помню.

Вот с тех пор и лежал ничком. Если б не ваш приход — бывает же такая удача! — сил не было подняться и стакан чаю выпить…

Султан-оглы положил руку ему на плечо и, ободряя сказал:

— Не огорчайся, дорогой, знаешь поговорку: на пне хворост рубят. Понадобишься ты им, еще понадобишься! Они, молодые, хоть и твердят: я, я, я, а без стариковского опыта обойтись не могут. Не отпустят они тебя.

Агариза словно ждал этих слов. Лицо его посветлело, морщины разгладились, и только голос все еще звучал грустно:

— Прощу вас, не думайте, обо мне плохо. С шестнадцати лет я — рабочий. Всю жизнь на самых трудных, ответственных участках. Спросите, отдыхал ли хоть раз за эти годы? Брал ли отпуск на месяц или даже на две недели? Да если я два дня на работу не выхожу, чувствую себя курицей, у которой яйцо не той стороной лезет, места себе не нахожу. Хорошо, что вы пришли, не то мучиться мне до утра!

Ширинбаджи принесла чай, поставила на стол варенье разных сортов и, улыбнувшись, обратилась к Султану-оглы:

— Наш отец на пустом месте горе ищет, на старость жалуется. Не знаю, что с ним и делать… Пожалуйста, пейте чай!

— С удовольствием! — Султан-оглы давно мучила жажда, он уже несколько раз облизывал пересохшие губы. Однако, сделав два глотка, поставил стакан на блюдечко и, откинувшись, завел разговор о том, ради чего они и пришли сюда. — Мы пришли к вам с просьбой. По обычаю наших предков, для начала дело изложим, а если вы согласитесь нашу просьбу исполнить, мы и чай выпьем, и хлеба-соли отведаем…

Агариза и Ширинбаджи переглянулись — они уже обо всем догадались.

Первой заговорила Ширинбаджи:

— С какой бы просьбой вы ни пришли, добро пожаловать! Выпейте чаю, сердца охладите…

— Верно говорит наша хозяйка, — поддержал жену Агариза. — Зачаем беседовать веселей.

Но Султан-оглы отрицательно покачал головой:

— Нет, нет, нельзя нарушать обычай.

Агариза заерзал на стуле:

— Ну, хорошо! Так что же у вас за просьба?

Султан-оглы не торопился. Он обвел глазами комнату, помолчал и лишь потом степенно заговорил:

— Спугнули мы тут одного джейрана, сбежал он от нас и спрятался где-то неподалеку. Мы по следу и пришли…

Агариза внимательно слушал, сохраняя невозмутимое спокойствие.

— Опытные охотники должны знать, — шутливо сказал он, — спугнули джейрана, значит, вряд ли он еще раз вам на глаза покажется.

Султан-оглы за словом в карман не полез:

— Это мы знаем, потому и пришли! Надеемся, поможете нам. И с вашей помощью, думаю, удачнее будет охота.

— Помогай не помогай, дело в мастерстве охотника.

— Это правда, но если охота будет разрешена, охотник смелее станет.

Агариза снова заерзал на стуле и еще раз, переглянувшись с женой, откровенно сказал:

— Мы разрешение давно дали. Предки наши говорили: налей воду в сосуд и станет она пригодной для питья.

— Вот это другой разговор, мир праху твоего отца! — Султан-оглы, довольный, улыбнулся и, повернувшись к Вугару, дал ему совет, прочитав несколько строк известного поэта — Ашуга Алескера:

Алескер я, да стать мне дервишем!Попал в любовный омут я,Обидел если, о прощении,О мой джейран, молю тебя!

— Хорошо сказал ашуг! — с изумлением глядя на гостя, воскликнул Агариза.

— Молодость вспомнил, Агариза-киши, и я когда-то влюблялся, знал много стихов наизусть, вот и остался в памяти отзвук былых лет.

— Почитай еще, мне тоже молодость вспомнилась.

— Эх, жить тебе до глубокой старости! Если ел и не наелся, оттого, что тарелку оближешь, сыт не станешь. Прошли те дни и никогда не возвернутся…

Агариза качнулся вперед раз-другой и грустно умолк. Султан-оглы, лукаво улыбнувшийся, шепнул Вугару:

— А ну, сынок, действуй, пойди-ка поищи джейрана и, как сказал ашуг, умоли его и приведи сюда.

Глава седьмая

Арзу оставила дверь чуть приоткрытой и, затаив дыхание, подслушивала разговор, что шел в гостиной. Она ясно различала и шепот Султана-оглы, и скрип стула, с которого поднялся Вугар. Сердце ее отчаянно колотилось. Она лихорадочно перебирала учебники и тетрадки, желая доказать, что занята делом и ничто ее больше не интересует. Раскрыла наугад какую-то книгу и невидящим взглядом уставилась в мелкие, бегущие строки, не различая ни одной буквы.

Поначалу Арзу твердо решила, что, если Вугар наберется смелости и войдет в ее комнату, она поведет себя с ним спокойно, ничем не выдав своего волнения. Но сейчас, когда он уже находился за дверью, ее вдруг охватила непонятная дрожь, и, приложив к щекам ладони, она почувствовала, что они пылают неудержимым жаром. Что это — слабость, беспомощность, нерешительность?

Конечно же, нет!

После того как Арзу узнала правду о своем «сиротстве», ее злоба на Вугара, гнев и обида против него стали быстро утихать. Она жалела, что написала ему письмо, полное отчаянных упреков, и уже на следующее же утро прибежала на почту, надеясь, что письмо еще не отправлено, чтобы выпросить его обратно. Однако надежды ее не оправдались. Она подумала было о том, чтобы тайком от Вугара встретиться с матушкой Джаннат, рассказать ей все, и если письмо еще не попало в его руки, попросить ее взять письмо у почтальона и разорвать. Все это было легко осуществить, — дом Вугара Арзу могла бы найти с закрытыми глазами, в раннюю пору их любви они не раз проходили по этой улице. А от Вугара Арзу слышала много хороших слов о характере матушки Джаннат, о ее благородстве и приветливости. Приди к ней Арзу, они, несомненно, нашли бы общий язык. Но гордость и самолюбие удержали ее от этого шага. А сердце день и ночь томилось ожиданием встречи с любимым. И чем дольше тянулась ссора, тем больше терзалась Арзу, тысячу и тысячу раз упрекая себя за те оскорбительные и горькие слова, что написала в письме.