Махабхарата. Рамаяна - Автор неизвестен

[Хануман находит Ситу]

(Часть 15)

Вожак обезьяний, скрываясь в листве глянцевитой,Священную рощу оглядывал в поисках Ситы.

Любуясь обширным пространством с высокого древа,Он думал — не здесь ли находится пленная дева?

А роща, подобная Индры небесному саду,Божественно благоухая, дарила прохладу.

Свисали с деревьев, красуясь, лиан плетеницы.Животные в чаще резвились и певчие птицы.

Чертоги и храмы ласкали и тешили зренье,А слух услаждало приятное кокиля пенье.

На водных просторах цветы в изобилии были,Там золото лотосов, белые лилии были.

Соседством своим водоемов красоты умножа,Таились поблизости гроты и дивные ложа.

Как солнца восход, полыхали багряные кущи,Но не было древа прекрасней ашоки цветущей.

Горящая роща и жаркие рдяные кистиОт птиц огнекрылых казались еще пламенистей.

И ветви ашок, утоляющих мира печали,Обильно цветами усеяны, блеск излучали.

Оранжевое попугаево дерево яроПылало, бок о бок роскошно цвела карникара.

Советник Сугривы-царя, наделенный отвагой,Увидел сиянье над желтой цветущей пунна́гой.

Деревья ашоки, раскидисты, крепки корнями,Стояли, блистая, как золото, брызжа огнями.

И сотни деревьев увенчаны были цветами,Чей пурпур впадал в темно-синий оттенок местами.

Священная роща казалась вторым небосводом,А дивных цветов изобилье — светил хороводом.

И, рощей любуясь, воскликнул храбрец: «Не четыре,Но пять океанов безбрежных имеется в мире!

Зеленая ширь — океан, а цветов мириады —Его жемчугов и кораллов бесценные клады!»

Сродни Гималаям — своей красотой и величьем,Полна голосами животных и щебетом птичьим,

Затмив Гандха-Ма́дану, благоуханную гору,Обильем деревьев, цветущих во всякую пору,

Священная роща сулила восторг и отраду.Там белого храма увидел храбрец колоннаду.

И тысячестолпный, незримый до этого часа,В очах заблистал белоснежной горою Кайласа.

Пресветлый алтарь изливал золотое сиянье,И храм пребывал с высотою небесной в слиянье.

Но горестный вид красоты, облаченной в отрепья,Открылся среди несказанного великолепья.

Краса луноликая, в платье изорванном, грязном,Владыкою вверена стражницам зверообразным,

Обличьем печальным светила едва различимо,Как пламя, повитое плотной завесою дыма.

Румянец поблек на щеках от невзгод и лишений,А желтое платье, лишенное всех украшений,

Лоснилось, как пруд одичалый, без лотосов дивных,И царственный стан исхудал от рыданий надрывных.

Сиянье, подобное Ро́хини слабому свету,Когда золотую преследует злобная Кету,

Красавицы взор излучал сквозь бежавшие слезы,И демониц мерзких ее устрашали угрозы.

Она трепетала в предвиденье гибели скорой,Как лань молодая, собачьей гонимая сворой.

Начало берущие у обольстительной шеи,На бедрах покоились косы, как черные змеи.

Была эта дева подобна земному простору,Что синью лесов опоясан в дождливую пору.

Узрел Хануман большеглазую, схожую с ланью,Прекрасное тело увидел, прикрытое рванью.

Сподвижник великого Рамы судил не по платью:Он Ситу узнал в луноликой с божественной статью,

В красавице, счастья достойной, но горем убитой.И вслух размышлял Хануман, очарованный Ситой:

«Осанки такой не знавали ни боги, ни люди.Лицо, как луна в полнолунье, округлые груди!

Она, как богиня, что блеск излучает всевластный,Чьи губы, как дерева бимба[263] плоды, ярко-красны.

Черты и приметы ее сопоставил мой разум:Я с обликом женщины этой знаком по рассказам!»

А Сита меж тем — тонкостанная Рамы супруга,Желанная всем, как прекрасного Камы подруга,[264] —

Усевшись на землю, казалась отшельницей юной,Ей скорби завеса туманила лик златолунный.

И образ ее, омраченный безмерным страданьем,С апокрифом сходствовал,[265] с недостоверным преданьем.

Была эта дева, как мысль об ушедшем богатстве,Как путь к совершенству сквозь тысячи бед и препятствий,

Как дымное пламя и в прах превращенное злато,Как робкой надежды крушенье и веры утрата,

Как смутная тень клеветой опороченной славы.И царская дочь опасалась чудовищ оравы.

Как лань, боязливые взоры она в беспокойствеКидала, опоры ища, и вздыхала в расстройстве.

Не вдруг рассудил Хануман, что любуется Ситой,Похожей на месяц печальный, за тучами скрытый.

Но, без драгоценностей, в платье, забрызганном грязью,Ее распознал, как реченье с утраченной связью:

«Два-три из описанных Рамой искусных изделий —И только! — остались блистать у царевны на теле.

Усыпанные жемчугами я вижу браслеты,Швада́мштру[266] и серьги, что в уши по-прежнему вдеты.

Они потемнели, испорчены долгим ношеньем,Но я их узрел, не в пример остальным украшеньям:

Со звоном и блеском с небес ожерелья, запястьяПосыпались в пору постигшего Ситу злосчастья.

С отливом златым покрывало, что было на деве,Нашли обезьяны лесные висящим на древе,

А платье, хоть великолепьем и славилось прежде,Но стало отрепьем, подобно обычной одежде.

Премудрого Рамы жену узнаю в златокожей,Отменной красой со своим повелителем схожей.

Четыре мученья[267] он терпит — на то есть причина.Ведь к женщине должен питать состраданье мужчина,

К беспомощной — жалость, а если утратил супругу,Тобою печаль овладеет, подобно недугу.

Коль скоро с желанной расстался — любовью ты мучим.Вот муки четыре, что Рамой владеют могучим!»

[Хануман видит Ситу в окружении ракшаси]

(Часть 17)

Луна в небесах воссияла, как лотос «куму́да»[268],Как лебедь, скользящий по синему зеркалу пруда.

Взошла светозарная и, Хануману в услугу,Блистаньем холодных лучей озарила округу.

Царевна под бременем горя казалась несомойВолнами ладьей, оседавшей под кладью весомой.

Сын Ма́рута стражниц, уродливых телом и рожей,При лунном сиянье увидел вблизи златокожей.

С ушами отвислыми были свирепые хари,И вовсе безухими были нелепые твари.

С единственным оком и с носом на темени были.Чудовищны женщины этого племени были!

А шеи — как змеи, хоть сами громадины были.У многих, однако, не шеи, а впадины были,

И головы вдавлены в плечи. Природы причуды, —Страшилища были брыласты и сплошь вислогруды.

Иные плешивыми были, на прочих стоялаКосматая шерсть, хоть валяй из нее одеяла!

Царевну Видехи, с лицом, как луна в полнолунье,Кольцом окружали ублюдки, уроды, горбуньи,

Тьма-тьмущая ракшаси рыжих, чернявых, сварливых,Отвратных, запальчивых, злобных, бранчливых, драчливых.

Им копья, бодцы, колотушки служили оружьем.Сын ветра дивился ногам буйволиным, верблюжьим,

Ушам обезьяньим, коровьим, слоновьим, ослинымИ мордам кабаньим, оленьим, шакальим, тигриным,

Ноздрям необъятных размеров, кривым, несуразным,Носам, точно хобот, мясистым и трубообразным,

И вовсе безносым уродам, еще головастей,Губастей казавшимся из-за разинутых пастей.

Сподвижник царевича Рамы, великого духом,Дивился грудям исполинским, свисающим брюхам.

Ругательниц глотки воловьи, верблюжьи, кобыльиНа всех срамословье обрушивали в изобилье.

Сжимали свирепые ракшаси молоты, копья.Их космы свалялись, как дымчатой пакли охлопья.

По самые уши забрызганы мясом и кровью,И чревоугодью привержены и сквернословью,

Терзали они плотоядно звериные тушиИ жадно хмельным заливали звериные души.

И дыбом поставило все волоски обезьяньиУжасное пиршество это при лунном сиянье!

Страшилища расположились в окрестностях древа,Под сенью которого плакала Джанаки дева.

Палимая горем, страдая телесно, душевно,Красой несравненной своей не блистала царевна.

В тоске по супругу, подобна звезде, исчерпавшейСвятую заслугу и с неба на землю упавшей,

Бледна, драгоценных своих лишена украшений,Лишь верностью мужу украшена в пору лишений,

С кудрями густыми, покрытыми пылью обильной,От близких отторгнута Раваны властью всесильной, —

Слониха, от стада отбитая львом; в небосводеОсеннем — луна, когда время дождей на исходе.

Волшебная лютня, таящая дивные звуки,Чьей страстной струны не касаются трепетно руки, —Царевны краса оскудела с любимым в разлуке.

Прекрасная Сита, — без вешнего цвета лиана, —В отрепья одета, явилась очам Ханумана.

Сложенная царственно, с телом, забрызганным грязью,С возлюбленным Рамой не связана сладостной связью.

Глаза ее были тревоги полны и томленья.Она озиралась, как стельная самка оленья.

И Па́вана сын любовался красою невинной,Как лилией белой, что грязной забрызгана тиной.

Хануман провел ночь, укрывшись в древесных ветвях. На рассвете он услышал голоса брахманов, читающих Веды, и придворных певцов, славословящих десятиглавого повелителя ракшасов. Пробужденный сладкогласным пением, Равана вспомнил царевну Видехи. Не в силах обуздать своих желаний, он тут же отправился в ашоковую рощу, где пребывала Сита.