Стрелок. Извлечение троих. Бесплодные земли - Стивен Кинг

Но в глубине души он почувствовал укол боли. Он может стрелять – во всяком случае, левой рукой, – убивать, идти неуклонно вперед, одолевая с безжалостным упорством мили, и годы, и, как выяснилось, измерения на пути к своей Башне. Он знает, как выжить, иногда у него получается даже кого-нибудь защитить – он спас мальчика Джейка от медленной смерти на заброшенной станции посреди пустыни и от плотских посягательств пророчицы у подножия гор, – но в конце концов он допустил гибель Джейка. И это был никакой не несчастный случай – он совершил это сознательно и тем обрек себя на проклятие. И вот теперь он смотрел на них, смотрел, как Эдди ее обнимает и уверяет, что все будет хорошо. Он тогда просто не мог поступить по-другому, но теперь в сердце его к печали прибавился паскудный страх.

Если сердце свое ты отдал Башне целиком, Роланд, считай, что с тобой уже все кончено. Бессердечное существо – это существо, не умеющее любить, а существо, не умеющее любить, – это животное. Зверь. Если бы быть только зверем, это еще можно как-то вынести, но человек, который стал зверем, должен будет потом расплатиться за это, и плата будет страшна… но что, если ты все же достигнешь того, к чему так стремишься? Что, если ты, бессердечный, возьмешь приступом Темную Башню и покоришь ее? Если в сердце твоем нет ничего, кроме тьмы, что тебе остается, как не превратиться из зверя в чудовище? Добиться своей вожделенной цели, будучи зверем, – в том была бы какая-то горькая ирония, это все равно что рассматривать слона через увеличительное стекло. Но добиться своей цели, будучи чудовищем…

Заплатить адом – одно дело. Но захочешь ли ты овладеть им?

Он вспомнил Элли и еще одну девушку, которая ждала его у окна, вспомнил о том, как он плакал над безжизненным трупом Катберта. О, тогда он умел любить. Да. Тогда.

Я так хочу любить! Роланд едва не расплакался, но хотя Эдди по-прежнему плакал вместе с женщиной в инвалидной коляске, глаза стрелка оставались сухими, как пустыня, которую он пересек, чтобы прийти к этому хмурому морю.

5

На вопрос Эдди он ответит чуть позже. Потому что так будет лучше для Эдди – держаться настороже. А причина того, что она не помнит, была очень проста. Она – не одна женщина, а две.

И одна из них очень опасна.

6

Эдди рассказал ей все, что мог, приукрасив лишь перестрелку у Балазара, но в остальном неукоснительно следуя правде.

Когда он закончил, она какое-то время хранила молчание, сложив на коленях руки.

С пологих гор, растянувшихся на несколько миль к востоку, стекали маленькие ручейки. Именно оттуда Роланд и Эдди брали пресную воду. Сначала ходил только Эдди, потому что Роланд был слишком слаб. Позже они ходили по очереди, и каждый раз приходилось ходить все дальше и искать воду чуть дольше. Горный кряж потихоньку сходил на нет, ручьев становилось все меньше, и вода в них струилась уже не так быстро, но она оставалась хорошей и пригодной для питья.

Пока.

Роланд ходил за водой вчера, и хотя сегодня была очередь Эдди, стрелок пошел снова: закинул за плечо опустевшие бурдюки и удалился, не сказав ни слова. Эдди эта любезность с его стороны показалась весьма подозрительной. Эдди совсем не желал умиляться такому великодушному жесту – да и вообще всему, что делал Роланд, уж если на то пошло, – но все-таки он невольно был тронут.

Она же внимательно его выслушала, не проронив ни слова и глядя ему прямо в глаза. Иной раз Эдди казалось, что она старше его лет на пять, иной раз – на все пятнадцать. И только в одном он был уверен на сто процентов: он потихоньку в нее влюблялся.

Когда он закончил, она еще какое-то время сидела молча, теперь глядя мимо него, на морские волны, из которых на закате выйдут хищные омары со своими непонятными вопросами. Их он описал ей в красках. Пусть она лучше сейчас испугается – чуть-чуть, – чем придет в ужас потом, когда они окажутся в поле зрения. Про себя он предположил, что, когда дело дойдет до того, чтобы их съесть, она поначалу не станет к ним прикасаться, после того, как услышала, что они сделали с пальцами Роланда, а потом еще и увидит их своими глазами. Но потом голод все-таки возобладает над этими дид-а-чик и дуд-а-чум.

Взгляд ее был устремлен вдаль – в пространство.

– Одетта? – тихонько позвал он спустя, наверное, пять минут. Она сказала ему, как ее зовут. Одетта Холмс. Ему показалось, что это великолепное имя.

Она посмотрела на него, очнувшись от задумчивости. Слегка улыбнулась. Сказала одно только слово:

– Нет.

Он лишь поглядел на нее, не в силах найти подходящие слова. До теперешнего момента он даже представить себе не мог, каким может быть безграничным это бесхитростное отрицание.

– Я не понимаю, – признался он наконец. – Что вы сейчас отрицаете?

– Вот это все. – Одетта описала рукой широкий круг (Эдди заметил, какие у нее сильные руки – нежные, но очень сильные), включающий море, и небо, и пляж, и неровную гряду гор, на склонах которой стрелок, вероятно, искал сейчас воду (или, быть может, его пожирало какое-то новое и занимательное чудовище, впрочем, сейчас Эдди было не до того), короче говоря, включающий весь этот мир.

– Я знаю, что вы сейчас должны чувствовать. Поначалу мне тоже все это казалось каким-то ненастоящим.

Но так ли это? Теперь, оглядываясь назад, он понимал, что тогда он просто смирился, принял все беспрекословно, может быть, потому, что ему было худо, ему безумно хотелось ширнуться, его буквально ломало.

– Вы потом свыкнетесь.

– Нет, – повторила она. – Я уверена, что случилось одно из двух, и даже не важно – что. Я по-прежнему в Оксфорде, штат Миссисипи. А это все – нереально.

Она продолжала говорить. Если бы голос ее был чуть громче (или, возможно, если бы он не влюблялся в нее), ее речь вполне бы сошла за пространную лекцию. Но для Эдди все это звучало гораздо лиричнее, чем просто лекция.

За одним исключением, твердил он себе. На самом деле все это чепуха, и тебе еще предстоит убедить ее в этом. Для ее же блага.

– У меня, наверное, была какая-то травма. Головы, – закончила она. – Они там в Оксфорде мастера орудовать топорищами и дубинками.

В Оксфорде.

Что-то в глубинах памяти Эдди откликнулось на это название. То, как она произнесла это слово, почему-то напомнило ему Генри… Генри и мокрые пеленки. Почему? Что? Теперь это уже не имело значения.

– Вы хотите сказать, что думаете, будто все это – сон, а вы пребываете в бессознательном состоянии?

– Или в коме, – сказала она. – И не надо смотреть на меня так, словно вы считаете, что я говорю ерунду. Потому что это не ерунда. Взгляните сюда.

Она аккуратно приподняла волосы над левым ухом, и Эдди увидел, что она носит прическу с косым пробором вовсе не потому, что следует моде. Пониже края волос красовался уродливый шрам от старой раны, а кожа на нем была не коричневая, а серовато-белая.

– Похоже, что в жизни вам здорово не повезло, – сказал Эдди. Она раздраженно пожала плечами.

– Иногда не везло, иногда наоборот. Возможно, одно другим уравновешивалось. Я показала вам этот шрам лишь потому, что я тогда была в коме целых три недели. Мне было пять лет. И я видела сны. Много снов. Я не помню, что мне тогда снилось, но мама потом рассказывала, что они с папой знали: пока я разговариваю во сне, я не умру, а я, похоже, разговаривала все время, хотя мама мне говорила, что они разбирали из дюжины одно слово. Но я помню, что эти сны были очень достоверными. Словно все снившееся мне происходило наяву.

Она помедлила, оглядевшись по сторонам.

– Такие же реальные, как все это. Как вы, Эдди.

Когда она назвала его по имени, Эдди почувствовал, как по рукам у него побежали мурашки. Вот именно, мурашки, а не хухры-мухры.

– И он… – Она вздрогнула. – Он, по-моему, реальнее всего.

– Мы настоящие. Я хочу сказать, мы реальные, что бы вы там ни думали.

Она улыбнулась ему по-доброму, хотя, очевидно, не поверила ни единому слову.

– А как это случилось? – спросил Эдди. – Откуда у вас этот шрам?

– Какое это имеет значение? Я просто хочу подчеркнуть, что случившееся однажды может вполне повториться.

– И все-таки мне любопытно.

– Меня ударили кирпичом. Это случилось, когда мы в первый раз съездили на Север – в город Элизабет в штате Нью-Джерси. Ехали мы на поезде, в вагоне для Джима Кроу.

– Для кого?

Она недоверчиво, едва ли не пренебрежительно, покосилась на него.

– Вы где жили, Эдди? В бомбоубежище?

– Я из другого времени, – пояснил он. – Могу я спросить, сколько вам лет, Одетта?

– Мне уже можно голосовать, но до пенсии все-таки далековато.

– Вы, как я понимаю, меня тем самым на место ставите.

– Но все же, надеюсь, не грубо. – И снова она улыбнулась своей лучезарной улыбкой, и по рукам его вновь пробежали мурашки.

– Мне двадцать три, – сказал он. – Только я родился в 1964-м – как раз в том году, когда Роланд вас сюда притащил.