Живой пример - Зигфрид Ленц

— Да не ослышалась ли я! — восклицает Рита Зюссфельд.

Но Дункхазе сыплет словами, точно читает бегущую световую рекламу.

— А стоит мне осмыслить факт, представленный нам как пример для подражания, и мое недоверие еще более усугубляется. Отрицание незаконного захвата власти — прекрасно. Но это же чисто личное отрицание, личный протест. Созерцательный, в помыслах. Этакое скорбное «нет!», этакий смиренный протест. Подобным примером не может удовольствоваться воспитательная система, направленная на освобождение человека от зависимости. Нам не годится протест бездеятельный, а потому и безрезультатный. К тому же я не представляю себе, чтобы нашей молодежи по вкусу пришелся пример, который запоминается страдающим и сострадающим.

— Вот-вот, — говорит Хеллер, — а потому уж наверняка пригодится только такой пример, который либо призывает к активным действиям, либо сам активно действует; все остальное, понятное дело, сладенький сироп для малых деток.

Дункхазе не только пропускает мимо ушей сарказм Хеллера, но даже воспринимает его слова так, будто бы сам их высказал, и продолжает:

— В конце-то концов теория и практика политической борьбы подтверждают, что изменений добиться можно только активными действиями. Пробуждать революционный потенциал в школах следует, конечно же, иными средствами — примерами людей действующих.

— Любой ценой действующих, — дополняет Хеллер, — ибо они рассматривают компромисс как величайшее несчастье. Действие как новая форма решения всех вопросов, как религиозное учение, которое неизвестно куда приведет своих последователей. Решение всех вопросов спонтанно возникает в головах его адептов, а земля обетованная оказывается как раз там, где случайно остановился их поезд.

Дункхазе, помедлив, спрашивает:

— Не понимаю, на что вы намекаете?

А Хеллер проникновенно продолжает:

— Я хотел только обратить ваше внимание на новую разновидность гордыни — стремление действовать любой ценой.

— Вот как, — говорит Дункхазе, — подобная мысль не приходила мне в голову, но имеется еще и третий довод против вашего достойного примера, и если вы согласны…

— Вы имеете в виду бесполезность жертвы? — спрашивает Рита Зюссфельд.

— Нет, другое. Досадную склонность вашего высокого примера постоянно оправдываться. Нас усиленно просят все понять. И конца нет мотивировкам. Подумайте сами, сколько времени тратит ваш пример на просьбы о снисходительности. И на саморекламу. Вы же не думаете, надеюсь, что наша молодежь может питать симпатию к подобному примеру. Мы считаем: живому примеру нет надобности оправдываться. Его действия оправданы царящими вокруг порядками. Извините, господин Хеллер, в вашем возрасте Люси Беербаум может, пожалуй, казаться вдохновляющим примером, нам же представляется, что она слишком поздно прочла сочинения Ганди. Ольга! Чаю!

Ольга выскальзывает из соседней комнаты, услужливая мышка, в любую минуту готовая помочь, и опять наливает спецчай из бутылки, ни Хеллер, ни Рита Зюссфельд в нем нужды не испытывают, зато фотографу чай этот очень и очень необходим, и ему Ольга наливает чашку до краев.

— Видишь, Пауль, — обращается Дункхазе к фотографу, — неурядицы случаются в каждой семье, одни и те же неурядицы. — И, обернувшись к Хеллеру и Рите Зюссфельд, продолжает: — Н-да, друзья мои, уж вы не обижайтесь, но третий раздел стоит того, чтобы его еще раз переработать. Хотите, сделайте это к завтрашнему дню, только начисто откажитесь от таких характеров, как Люси Беербаум, этих нежных цветиков ненасильственного сопротивления. Все отношения ныне основаны на силе, и, чтобы уметь достойно ей противостоять, современный живой пример обязан действовать. Не замахивайтесь так высоко и так далеко. Протест квартиросъемщиков, захват пустующего дома, инцидент в школьном самоуправлении — вот вам удобные случаи продемонстрировать высокие примеры действия. Быть может, я ошибаюсь, а, Лотар?

Редактор Маттисен, фигура которого даже за столом — воплощенный знак вопроса, поднимает палец, и палец, как стрелка метронома, покачивается из стороны в сторону: ошибка исключена. Установив сей факт, редактор Маттисен хотел бы добавить: если они ощутят нехватку материала или примеров, то у него имеется кипа благодарственных писем за анонимную, не раз оказанную помощь, и, ежели его пригласят, он готов и в данном случае приложить все свои силы, и так далее.

Дункхазе улыбается. Он возвращает им рукопись для любого угодного им применения. Может ли он твердо рассчитывать на новое предложение, ну, хотя бы завтра во второй половине дня? А теперь, с их позволения, он займется текущей работой; он смеет надеяться, что не обидел их.

К удивлению Риты Зюссфельд — на ее шее вспыхивает язык пламени, а сигарету она закуривает так нервозно, что ломает две спички, — Хеллер поднимает воротник, поводит плечами и небрежно ловит рукопись, которую Дункхазе бросает ему мимо фотографа.

— Ну что ж, мы пошли.

Рита Зюссфельд упирается, она сбрасывает руку Хеллера со своей руки, она не позволит вот так просто взять и увести себя; хоть приговор обжалованию и не подлежит, но кое-что она должна высказать.

— Да знаете ли вы вообще, — начинает она, — как долго мы втроем работали, пока решили предложить именно этот пример? Сколько мы прочли, проанализировали, отсеяли? Представляете ли вы себе, какие трудности мы одолели, прежде чем прийти к единому мнению?

По лицу Дункхазе, считающего, что с отзывом и проистекающими из него выводами он покончил, ясно видно, как озадаченность переходит в раздражение, а раздражение рождает аргументы.

— Прошу прощения, — говорит он, — но согласитесь, мы обсуждали не трудности, которые вы одолели, а сданную вами работу. Только ее мы и оценили.

— Он прав, — говорит Хеллер и решительно протягивает к Рите руку, чтобы увести ее. — И чем дольше вы будете защищать свои позиции, тем сильнее окажутся его позиции. К тому же вы слышали: истинному примеру нет надобности оправдываться.

На прощанье Хеллер маскирует свое презрение подчеркнутой почтительностью, а Рита Зюссфельд объявляет, что для нее представление еще не кончилось, у нее есть еще что сказать и что возразить, они обязаны выслушать ее, она не считает себя побежденной, пока ей не докажут ее неправоту, — и так далее в таком роде.

После чего они гуськом покидают комнату и гуськом же следуют по зигзагам коридора, шагающий впереди Хеллер, как и следовало ожидать, внезапно ощущает на шее жжение и зуд, между лопаток у него саднит, в затылке гудит, а коленки подкашиваются, и, чем дольше они молча вышагивают друг за другом, тем муторнее становится у него на душе, тогда он притормаживает, а как только Рита Зюссфельд его догоняет, хватает ее за руку, подталкивает к лампочке, освещающей ее искаженное гневом лицо, и, подчеркнуто растягивая слова, говорит:

— Если вы не перестанете злиться, мое пальто вспыхнет ярким пламенем, оно уже дымится.

Попытка высвободиться, стон, пренебрежительный взмах руки.

— Ах, оставьте, господин Хеллер.

Уже на ходу Хеллер, через плечо обращаясь к Рите, уточняет, что именно ее так взбесило: двойное разочарование. Первое — отклонение их предложения и второе — его, Хеллера, отказ от всякой попытки защититься.

— Вы злитесь оттого, что я не защищался, верно? От того, что я не внес ясности, не ответил ударом на удар, не уничтожил его. Вам было бы легче, если бы я горой встал за нашу главу, а не искал бы защиты в иронии.

Твердая поступь ее шагов служит единственным ему ответом, и Хеллер после паузы продолжает:

— Быть может, вы даже упрекаете меня за то, что, опрометчиво смирившись с его приговором, я предал нашу работу. Но если упрекаете, тогда я вам кое-что скажу. Пусть у меня опыта маловато, но одно я понимаю с первого взгляда: стоит убеждать человека или нет. Дункхазе относится к тому типу людей, которых никто ни в чем не убедит, любое чужое мнение настораживает их, они воспринимают его как опасный авторитет, они никогда не откликнутся на оказанное им доверие, если его выразить возражением. Единственное, в чем можно при этом найти удовлетворение, это придержать язык.

Рита не отвечает ему, они молча подходят к стеклянной клетке, Хеллер поднимает свой чемодан, пропускает Риту вперед, и она первой выходит на улицу.

Холод, ветер, что-то кольнуло в груди, дыхание перехватило. Ветер гонит к ним с другой стороны улицы известковую пыль, там сносят еще вполне пригодный для жилья дом, вместительное старое обиталище, колошматят и потрошат его, и, поддаваясь на точные удары, оно с такой же точностью разваливается.

Что же дальше? Не удобная ли это минута, чтобы распрощаться?

— Да, — говорит Рита Зюссфельд, наматывая перчатку на пальцы, — я надеялась, что вы чуть энергичнее станете обороняться, зададите ему жару, окажете сопротивление, ну, сами знаете. В конце-то концов мы за это время стали специалистами по вопросу о высоких примерах.