Живой пример - Зигфрид Ленц

— Слушай, Янпетер, я решила уволиться.

— Ты?

— Я еще не сделала этого, но со вчерашнего вечера неотступно обдумываю этот шаг.

— А он знает?

— Если я это сделаю, так из-за него.

Шарлотта умолкает, не оттого, что вынуждена замолчать, а оттого, что разочарована: Хеллер не только не переспрашивает ее взволнованно, он даже не выказывает участия; у нее создается впечатление, что интерес его заметно убывает, когда она расписывает ему их ссору, причина которой, конечно же, его посещение. В машине еще — так он понимает — безобидное подведение итогов дня; в ресторане за ужином уже ядовитые комментарии, целиком направленные на Хеллера; по дороге домой, после выпитого вина, едкие намеки на первый брак; а дома — к счастью, Штефания уже легла спать — бесконечные нудные попреки, полные презрения, пышущие ненавистью.

— Ну, сам скажи, как тут не обидеться? Так вот, я готова взять расчет.

Хеллер вздыхает, Хеллер с удивлением разглядывает телефонную трубку, прежде чем, оценив услышанное и взвесив все последствия, начинает говорить:

— Раз уж ты меня спрашиваешь, Шарлотта… чересчур все это скоропалительно… ты нетерпима… ты перегибаешь палку. Послушай, обдумай все и попытайся понять другую сторону, ты же знаешь, слова часто звучат резче, чем заложенный в них смысл.

Он хочет удержать ее от опрометчивого шага, он хочет вообще остеречь ее от опрометчивых решений.

— Шарлотта? Ты слушаешь?

— Да, да… — И после паузы, упавшим голосом: — Так ты, значит, не советуешь?

— Ну, — отвечает Хеллер, — не так уж решительно. Однако именно сейчас, Шарлотта, я советую тебе выждать и не падать духом… Безотчетные, необдуманные…

Хеллер говорит и внимательно вслушивается в произносимые слова, и чем больше слов им сказано, тем меньше его уверенность, что их воспринимают, что они находят отклик.

— Пойми, Шарлотта, я хочу тебя предостеречь, чтобы ты впоследствии не пожалела о своем шаге.

Дальше она не может его слушать, мешанина голосов вокруг ее командного мостика дает ему понять, что Шарлотту осаждают, что ее теребят; так зачем же он так старается и все еще говорит:

— Ты понимаешь меня, Шарлотта?

Ей надо кончать разговор, она хотела бы знать, позвонит ли он ей еще раз, сюда или домой.

— Прошу тебя, Янпетер, позвони мне еще раз.

В ответ Хеллер бормочет что-то неопределенное. Он попытается. Сквозь глазок в двери телефонной кабины он видит Риту Зюссфельд, та как раз отделалась от пожилой дамы и направляется к нему, и тогда Хеллер торопливо, будто отвечая именно ожиданиям Шарлотты, говорит ей:

— Я попытаюсь, как-нибудь.

Оба вешают трубку не простившись, она раньше, чем он…

Он с таким видом выходит из кабины, что госпожа Зюссфельд ощущает необходимость осведомиться, все ли у него в порядке. На что Хеллер отвечает:

— А что у меня может быть не в порядке?

Энергичное рукопожатие. У него в делах полная ясность, он уладил все, что требовалось уладить, и вещи уже сложил, ему остается только проститься.

Первой Хеллер подает руку Иде Клёвер, а раз его тут же заверяют, что он был весьма приятным постояльцем, он не способен, как ему того хотелось, сквозь зубы процедить свое «спасибо»; да, да, топили в комнатах в меру, завтраки были в меру сытные, обслуживали его тоже в меру. Напротив, он дает понять, что в общем и целом чувствовал себя хорошо; да, да, все было вполне сносно.

После этого он подает руку Магде, неприметно коснувшись ложбинки ее ладони, и ничуть не удивляется, когда горничная, резко оборвав рукопожатие, так крутанула свое крутящееся кресло, что все лотерейные билеты слетают со стола.

Хеллер на ходу бросает:

— Всего вам хорошего.

И в словах его явно слышится облегчение. Он возбужден и, весело подхватив свой багаж, устремляется к двери. Рита Зюссфельд открывает ему обе створки. И что же на улице?

На улице он тщетно ищет глазами уютную ядовито-зеленую машину; Рита Зюссфельд извиняется и невозмутимо объясняет, что сегодня у машины очередная ежемесячная забастовка, с этим Рита ничего поделать не в состоянии. Даже если она заранее обо всем позаботится, раз в месяц аккумулятор садится, с этой причудой Рита смирилась, отчасти потому, что другие преимущества машины с лихвой возмещают ей это неудобство.

Рита предлагает сесть в автобус, в виде исключения.

Хеллеру приходится согласиться. Они садятся в полупустой автобус, Хеллер ставит чемодан между ног, папку кладет на колени; нет, он своим багажом не побеспокоил ни одного пассажира, не то что старик с перекошенным лицом, который втащил с собой обшарпанную детскую коляску, доверху набитую всяким инструментом: тут и ватерпас, и ножовка, и долото — и все обернуто рогожей.

Слишком долго они — Рита и Хеллер — молча выдерживают взгляды друг друга, теперь им нужно что-то спросить, и Хеллер первый задает вопрос:

— Все еще добрые предчувствия?

— Да, как будто да, — отвечает Рита Зюссфельд, — если обе главы слить, то в результате у нас получится вполне приемлемый текст. К сожалению, я не успела проделать этой операции, но Дункхазе и так верно прочтет.

— А вас-то Люси вдохновляет? — неожиданно выпаливает Хеллер.

— Нет, а вас?

— И меня нет, но именно это обстоятельство еще раз подтверждает: Люси-то, что нам надо. Только не Люси в ореоле, не Люси, от которой голова кругом идет, от восторга перед которой немеешь. Спорный, но мерцающий путеводной звездой — вот приемлемый для меня пример. Пример, который и критике подвергнуть никому не возбраняется.

— Случались минуты, — говорит Рита, — когда я охотно пришла бы на помощь нашему примеру; от великих решений, сдается мне, человек становится беззащитным или слишком ранимым. Вот она и казалась мне порой беззащитной.

— А может быть, и ограниченной, — добавляет Хеллер, — той великолепной ограниченностью, что отличает истинно возвышенный пример.

— Мы выбрали Люси как пример, — говорит Рита, — но стоит подумать, скольким молодым людям предстоит с ним столкнуться, и меня, право, страх берет.

Впереди, через ряд от них, вспыхивает внезапно какой-то спор, разумеется, его, как всегда, вызвал контролер; он пытается внушить старику с портативной мастерской, что еще добрых пятнадцать минут осталось до того часа, когда он сможет пользоваться льготным пенсионным билетом; но старик гневно отвечает, что квартира его дочери уже с утра затоплена. Тогда контролер хотел бы знать, каковы условия, на которых, по его выражению, можно пользоваться льготным пенсионным билетом, разве не оговорено специально, что в общественном транспорте проезд с этим билетом разрешен только в определенные часы.

— А это поди обсуди с потопом, — бурчит пенсионер и оскорбленно отворачивается.

Приходится только удивляться, что щуплый контролер вовсе не обескуражен перепалкой, а пытается дознаться, понимает ли вообще пенсионер, что он пользуется своими льготами за четверть часа до обусловленного времени. Когда пенсионер кратко отвечает на это: «пошел ты к черту», контролер просит — а зачем, известно лишь ему одному, — чтобы пенсионер повторил свой ответ.

Но тут уж неизбежно настал черед вмешаться Хеллеру, что он и делает, не поднимаясь со своего места.

— Да как вам не стыдно? Чего вы пристали к старику? Если нужно доплатить, я готов это сделать.

И вовсе не контролер, а пенсионер окрысился на Хеллера:

— А вы чего задаетесь! За кого меня принимаете?

Контролер безмолвно, правда, но с алчным блеском в глазах протискивается мимо детской коляски и, словно бы в отместку, просит Хеллера предъявить билет; он со смаком его исследует, проверяя дату и номер, трет пальцами и даже разглядывает на свет. Со словами «ваше счастье» он возвращает Хеллеру билет и вновь оборачивается к старику, верной своей добыче, на которую следует для начала нагнать страху.

Так, а теперь пусть каждый сам додумает концовку обыденной стычки в автобусе, ибо Рита Зюссфельд делает Хеллеру знак, что им выходить, вон там, вон тот обшарпанный старый дом. Хеллер, подхватив чемодан и папку, ловко обходит спорщиков, прервавших на краткое время остановки свой спор.

— Помочь вам?

— Ничего, ничего, — отвечает Хеллер, — я сам.

Дверь открывается туго, каменные ступеньки сбиты, в подъезде — импровизированная стеклянная клетка, сидящая в ней деловая до грубости девица регулирует движение посетителей и вызывает абонентов через коммутатор; только теперь Рита Зюссфельд спрашивает Хеллера — а тот весь свой багаж прихватил с собой, — собирается ли он уехать в любом случае, сразу же, каковы бы ни были результаты. Видимо, придется уехать, отвечает Хеллер, так уж получилось. Рывками подталкивает он чемодан ногой к стеклянной клетке, точно к тому месту, которое указала ему девица взмахом ресниц, после чего путь к господину Дункхазе им открыт: второй этаж, ищите таблички с тремя барками.