Шаляпин - Виталий Дмитриевский

«Испуганными, недоумевающими глазами смотрит Малый театр в настоящее и грядущее. Власть над зрительным залом, та власть, которой был особенно одарен этот театр, ускользает от него, потому что это уже инойзрительный зал и уже иныетребования к искусству несет он с собою».

Замешательство, в котором оказался Малый театр, хорошо знакомо и Художественному театру. К. С. Станиславский признавался: «…мы не знали, почему новый зритель не принимает известные места пьесы и как можно приспособиться для того, чтобы они дошли до его чувства… Пришлось начать с самого начала, учить первобытного в отношении искусства зрителя сидеть тихо, не разговаривать, садиться вовремя, не курить, не грызть орехов, не приносить закусок и не есть их в зрительном зале. Первое время было трудно, и дважды или трижды доходило до того, что я по окончании акта, настроение которого сорвала присутствующая толпа еще не воспитавшихся зрителей, принужден был отдергивать занавес и обращаться к присутствующим с воззванием от имени артистов, поставленных в безвыходное положение».

Положительные результаты не заставляют себя ждать. В феврале, сыграв Астрова в «Дяде Ване», Станиславский записывает в Дневнике спектаклей:

«Я утверждаю еще серьезнее, что театр обязанобратить внимание на воспитаниеновой публики», а спустя три дня, 15 февраля, следует запись: «Вышел перед спектаклем и объяснил публике значение тишины для хода спектакля и игры артистов. Заявление было встречено одобрением. Весь спектакль шел при полной тишине.Даже не позволяли смеяться. Если бы на каждом спектакле делали то же, что через месяц, я ручаюсь, не узнали бы публики. Она подберется и не посмеет входить в театр в пальто и шляпах. После 2-го акта потребовал, чтобы удалили из зала пьяного. Он был удален».

Но в «воспитании» нуждались не только зрители, но и исполнители власти. Как-то вечером во время занятий Оперной студии в квартиру Станиславского «ворвался контролер жилищного отдела». «Грубо вел себя. Просил снять шляпу — „Нешто у вас здесь иконы“. Пожилой актер Тихонов одернул гостя, сославшись на собственные седины, — „Теперь все равны“. При уходе хлопнул дверью». Станиславский возмущен: «В пальто садился на все стулья спальной моей и жены. Лез во все комнаты, не спросясь. — „Что же мне, по-магометански туфли снимать, как в храме?“ Фамилия контролера Мирский Мих. Павл.», — увековечил память о визите Станиславский в Записной книжке 19 апреля 1920 года. Типичный эпизод булгаковского «Собачьего сердца».

Академические театры живут непросто. Отстраненному от работы В. А. Теляковскому директор Малого театра А. Южин пишет: «Сейчас надвигается столетний юбилей театра, и нельзя его не довести до конца… управляют все: директор, местком, общее собрание, РКК и пр.». Примечательно: и уволенный Теляковский, и оставленный в должности Южин не отделяют личную судьбу от судьбы Театра и даже России. «Все мы, и правые, и средние, и левые, и просвещенные, и не просвещенные, и богатые (некогда), и бедные — все равно виноваты в ужасе и разгроме нашей матери России и все тяжко платим за это…» — пишет Южин.

В июле 1920 года Теляковский, «классово-враждебный элемент», отправлен заведовать сапожной мастерской. «Я не жалуюсь, — замечает он Южину, — все это пустяки. Что меня беспокоит, это что время идет быстро, годами я уже не так молод, а то действительно полезное, что я мог бы дать Театру и людям, им интересующимся, — обработать и приготовить при жизни материал, собранный за 20 лет, — этим я заняться не могу… Вот материал… мог бы много помочь администраторам Театра, а потому не с эгоистической целью хочется в этом отношении поработать, а для пользы вообще всех, и театральных деятелей больше, чем лично моей».

Для Южина и Шаляпина ценность опыта Теляковского безусловна, Южин ставит своей целью, несмотря на все препятствия, вызволить архив Теляковского из банковских сейфов, реквизированных Советами. Шаляпин берется вывезти документы из Москвы в Петроград.

Наконец бюрократические препоны преодолены, и наконец князь Сумбатов-Южин вместе с горничной Машей — никому больше довериться невозможно — впрягается в салазки и вывозит мешки с архивами и рукописями из банка домой. Спустя две недели Шаляпин вручает ценный груз Теляковскому.

1922 год, видимо, самый тяжелый для Южина и Теляковского, возрастные недуги, бытовые трудности «притупляют мышление». «Не живешь, а прозябаешь изо дня в день, — сетует Теляковский, — и когда, наконец, думаешь, что все устроил и заготовил, вам приходят сказать, что для стирки мыла нет». И все же: «Как ни плохо дома, все же вы у себя, среди своих, и убеждение, что вы все переносите вместе, дает некоторое удовлетворение и еще больше его дает, когда начнется какое-нибудь улучшение».

Начнется ли? Всю ночь 5 июня 1923 года Южин писал письмо Теляковскому — кто может лучше понять его смятенное состояние? Театр одолевают проверочные комиссии, тупые назначенцы разваливают труппу, нет рядом единомышленников и честных помощников, нет денег. Все бросить? «Но осложняет дело то, что вся труппа, от Ермоловой до выходного (статиста. — В. Д.), подали мне трогательное заявление с требованием, чтоб я взял дело. Весь вспомогательный состав в иной форме обратился с тем же. Но одно дело — просить, другое помогать делу. Актеры — милые, но жестокие дети. Все это Вы знаете лучше меня».

Теляковский отвечает:

«Вы пишете про Малый театр, а я вижу современную Россию… И выходит: Театр — жизнь, жизнь — Театр. И без жизни нет театра, и без театра давно уже не было бы жизни. Более 2000 лет он ее сторожит, из нее черпает, а она в свою очередь из него берет, ибо в нем есть запас несколько больший — он забегает вперед, он предчувствует».

Спустя три месяца, 24 октября 1924 года, Владимир Аркадьевич Теляковский умер. Он успел увидеть свою книгу «Воспоминания. 1898–1917» — она вышла в январе 1924 года. Спустя два года театровед Евгений Кузнецов выпустил книгу В. А. Теляковского «Императорские театры и 1905 год», а в 1927 году — «Мой сослуживец Шаляпин». Усилия Шаляпина и Южина не пропали: книги Владимира Аркадьевича переиздаются, а многотомное издание «Дневники директора императорских театров» вышло в Москве на рубеже 1990–2000-х годов.

Глава 2

«ТАЛАНТ НАРУШАЕТ РАВЕНСТВО»

Вечером 25 октября 1917 года Шаляпин вышел на сцену петроградского Народного дома, «…одетый в богатую порфировую мантию, со скипетром в руках, с короной испанского короля Филиппа на голове», еще не зная, что в эти часы решается судьба страны. «Когда осужденные инквизицией узники проходили мимо короля и королевы, стены театра и мою бутафорскую корону сотряс гулкий пушечный выстрел». Часть публики покинула зрительный зал.

«Немало труда стоило королю Филиппу II Испанскому убедить своих робких подданных, что бежать некуда, ибо невозможно определить, куда будут сыпаться снаряды, — вспоминал Шаляпин. — Через минуту за кулисы прибежали люди и сообщили, что снаряды летят в противоположную сторону и что опасаться нечего. Мы остались на сцене и продолжали действие. Осталась и публика в зале, также не знавшая, в какую сторону бежать, и поэтому решившая сидеть на месте.

— Почему же пушки? — спрашивали мы вестовых.

— А это, видите ли, крейсер „Аврора“ обстреливает Зимний дворец, в котором заседает Временное правительство.

К концу спектакля выстрелы замолкли. Но путь мой домой не был особенно приятным. Шел дождь со снегом, как бывает в Петербурге глубокой осенью. Слякоть. Выйдя с Марией Валентиновной, я не нашел извозчика. Пошли пешком. Повернули на Каменноостровский проспект, идем, и вдруг посыпался горох по мокрому воздуху. Поднялась какая-то стрельба. Звякнули и пули. Если моя храбрость поколебалась, то можете представить, что случилось с моей женой? В темноте — фонари не горели — перебегая от крыльца к крыльцу и прячась у дверей, мы кое-как добрались домой».

Тем не менее театры продолжали работать. Народный дом, еще не так давно носивший имя императора Николая II, стал называться Госнардом. Аббревиатуры — черта нового революционного стиля.

Когда поет Шаляпин — его спектакли идут часто, через день, — огромный зал переполнен. «Принимает меня публика, скажу, как никогда, я стал иметь успех больше, чем когда-нибудь», — сообщает он в Москву дочери Ирине. Видимо, в тревожные дни театр создавал публике иллюзию стабильности, призрачную возможность на несколько часов почувствовать себя в безопасности.

В Москве революционные события развивались по своему сценарию. После трех «боевых» дней «постоя» в Малом театре — красногвардейцы обстреливали Кремль — А. И. Южин увидел загаженный зал, разгромленную канцелярию, буфеты, гардеробную, ограбленную костюмерную, репинский портрет М. С. Щепкина, изуродованный семью штыковыми проколами.