Сталинградский апокалипсис. Танковая бригада в аду - Леонид Фиалковский

— Куда вас выселили?

— В Зауралье, на лесозаготовки. С собой почти ничего не взяли — не разрешили. Сделали это в одночасье, ночью, одежду кое-какую захватили и кое-что из посуды. Вначале было очень трудно. Непривычная работа в тяжелейших условиях. Зимой страшные холода, а летом комары — гнус, может быть, страшнее холода был. Разместили в бараках. Теплой одежды не было. Постепенно приобрели, стали привыкать. Было очень обидно, что всю работящую семью засчитали врагом народа. К этому привыкнуть нельзя. Втянулись в работу, трудились на лесоповале. Семья наша привыкла к тяжелой работе, а любая работа кормит. Построили для семьи землянку — из барака ушли. Все старшие очень скучали по земле. Особенно тосковал дед. Он еще был крепок, но от тоски вскоре умер. Недолго прожила и бабка. Там их и похоронили. Покалечился отец — ногу сломал на лесоповале. Когда стал уже ходить, решили всей оставшейся семьей податься к земле. После долгих мытарств разрешили выехать в Северный Казахстан. Там вся семья пристроилась в колхозе. За три года обжились и стали неплохо жить. Женился второй брат. В начале войны братьев взяли в армию, где-то воюют. И меня вот взяли. Отец бригадир в колхозе, поднял производство зерна и пользуется большим авторитетом. В армию не взяли. Бронь или потому, что калека — нога короче стала, хромает. С ними остались невестки и их дети.

— Какие же вы враги народа? — вырвалось у меня.

— Вот такие… Все думаю, почему же нас раскулачили, когда мы честно и хорошо работали для себя и государства. Мы никого не эксплуатировали, вкладывали только свой труд. Таких, как мы, раскулаченных, было там много, и многие были беднее нас.

У меня создалось впечатление, что раскулачивали тех, кто не платил налоги и прятал зерно от государства. У кого были батраки. Так я представлял кулака: толстого, озверелого, на которого гнули спину другие крестьяне, как изображали его на плакатах. Но Яша и его родители, как он их представил, в образ кулака не вписывались, тем более во врагов народа.

— Зачем тебе ранение? — недоумевал я.

— Хочется надеяться, что это меня поставит вровень с другими советскими людьми. Хочется думать, что так будет, если я пострадаю при защите Родины.

— Ты-то при чем? За родителей не в ответе. А от других ничто тебя не отличает.

— Может быть, по сути и ничего не отличает, а в практической жизни отличает. Я помечен. В лесотехнический техникум меня не приняли. Причина — сын кулака. Меня и в другие учебные учреждения не приняли бы. Останется ли это пятно и после войны? Вообще очень трудно жить так. Дружить с кем-то и то я не могу. Сказать, кто я, не всегда уместно, а если сам узнает, то мне не простит, может, карьеру кому испорчу. А если случайно что натворю? Другому все сойдет, а мне кажется, что любой мой шаг могут растолковать превратно, и я должен оглядываться на каждое мое действие, на каждое слово. Все время чувствовать свою ущербность среди других очень трудно.

— Ты болезненно преувеличиваешь свое положение. Чувствуй себя на равных, как все. Ты не хуже других по работе и в дисциплине. И нечего себя заживо казнить. Выбрось всю дурь из головы.

— Нужно пережить, что пережили мы, в моей шкуре, быть вырванным с корнем из вскормившей меня земли и выброшенным в тайгу на откорм гнусу, пережить унижения, оскорбления, тревогу за близких, обиду на судьбу или на советскую власть… В нашей семье считают, что это были козни завистников, лодырей, которые не любили работать. Мы никогда плохо не думали о советской власти. Сталин, должно быть, вначале не знал, что творили на местах, ибо потом осуждал местных руководителей за неправильное раскулачивание середняков. Вот пережив все это, можно понять меня, таких, как я. Самое страшное, что мы до сих пор не понимаем, за что нам выпала такая судьба.

— После войны все это забудется, все будут равными. В социалистическом государстве люди будут оцениваться по труду. По труду будет и почет.

— Трагедия моей семьи состояла в том, что мы хорошо трудились.

— В жизни нашей могли быть ошибки и перегибы. Главное, остановить и победить врага. После такой войны люди станут другими, и законы будут другими. Все будут уважать друг друга и беречь. Ведь так много погибло наших людей и сколько еще бед ожидает нас.

— Хотелось бы верить, что все изменится к лучшему. Вот и считаю, что мне нужно кровью своей смыть пятно сына врага народа, сына раскулаченных. И в этом нет уверенности. Правда, в армию призвали. Мои братья и я воюем, как все остальные советские люди. Может, учтут это, должны учесть. Когда брали в армию, просился в автоматчики, но сказали, что нужны водители. Им виднее. Мне надо быть в жизни лучше всех остальных советских людей. Очень хочу надеяться, что война смоет это пятно.

Помолчал, задумался, а затем добавил:

— Не думай, что об этом не знает начальство. Пока мне никто ничего не говорил в бригаде. Поди ж ты, взял и поделился с вами. Хотелось бы, чтобы об этом ни с кем не говорили.

Я обещал о нашем разговоре никому не рассказывать. Могу ли я судить об этом правильно? Органы знали, что делали. Видно, были какие-то основания. Хотя судьба многих людей могла складываться не по их делам. После его исповеди мы долго лежали еще молча. Каждому было о чем подумать. Вскоре Яша засопел. Я смотрел на него в отсветах горевшей печки. И мне стало жаль этого парня. Не думал, что столько горя могло выпасть на долю хороших, честных, трудолюбивых людей. От души желал ему счастливой доли, а если ранения, то легкого. Может быть, оно ему действительно нужно.

Наша бригада вела тяжелые бои с противником. Продвижения вперед никакого. Противник упорно сопротивлялся.

В группе старшего воентехника Дрозда убит один ремонтник. Медсанвзвод перегружен ранеными. Бригада топчется у реки Червленая в направлении Цыбенко. Пока безуспешно. Обо всем этом рассказал Наумов, прибывший за запчастями для автомобильного транспорта. Сказал, что в бригаде на передовой уже два дня как выдают по сто граммов водки. Возмущен, что ремонтников ни в какие списки не включили, никуда не прикрепили. Сидят на сухом пайке. Готовить некогда и негде — голодают. Иногда выпросят что-нибудь горячее с кухни какого-нибудь батальона. Я пошел к нашему новому замполиту и сказал ему, что наши ремонтники на передовой голодают, во всяком случае без горячего в такой холод, и предложил добиться, чтоб их поставили на довольствие в одном из наших батальонов. Он повел меня к командиру.

— Что нового придумал, доктор?

— Говорят, что ремонтники голодают на передовой, без горячей пищи уже два дня.