На далеких окраинах. Погоня за наживой - Николай Николаевич Каразин

только совершенно изодранных штанах, с окровавленными боками, то всхлипывая, словно плача, то хрипло смеясь, стоял киргиз Мосол, попавшийся, было, в плен к барантачам. Он рассказывал историю своего освобождения.

– Сперва я все ползком да ползком: поверху-то светло, а в ложбине темно, а тут, на мое счастье, жеребцы подрались – один с прикола сорвался!

– Как же ты ноги развязал? – спросил кто-то из толпы.

– Перетер о камень – сам уж пророк помогал, не иначе!

– Что же, тебя били много? Это они тебе лоб рассекли? – говорил «гусь».

– Резать, было, совсем хотели, да потом бросили…

– Так они при тебе еще собирались уходить? – перебил Симсон.

– Как же, при мне. Старший их, черный такой, весь чапан6 на нем кольчужный, говорил: «Что же мы ждать-то будем? Здесь, видимое дело, плоха пожива, а в другом месте упустим что получше».

– Да верно ли? – усомнился Ефим Мякенький.

– Вот высохни я, как этот прут, если сам не слышал! – Мосол поднял с земли какую-то былинку.

– Там, говорят, у них народу столько же, как и нас, и ружья хорошие. Вчера-то – ха, ха! Вечером-то одного ихнего убили, – важного батыра ухлопали, я видел, как привезли!

– Это я стрелял! – похвастался Симсон.

– Да само собой разумеется, уйдут, если уже не ушли, – произнес всадник, приехавший вчера ночью. – В неверную схватку вступать им нет никакого расчета. Мы можем выступать смело!

– Вы полагаете? – не без оживления произнес Симсон.

– Понятное дело!

– Эге, да это наш Мосол! – вскрикнул Прокоп, протискиваясь вперед.

– Ну, что, сынку? Что нового привез?

– Да что? курганы чисты, был у самых могил – ни души нету!

– А, что я говорил? – обратился Симсон.

– Так ушли? – переспросил обладатель вороных лошадей у Прокопа.

Тот взглянул на него искоса и произнес:

– Ушли… да ты, может, это лучше нашего знаешь? – Он понизил голос и не спускал глаз с того, кто стоял перед ним, спокойно набивая себе трубочку.

– Ты, брат, никак умом повихнулся?

– Всяко бывает… Я ведь не в обиду!

Прокоп отвернулся и пошел к волам.

– Ну, вот, жару переждем маленько, а там и волов запрягать будем! – решил Ефим Мякенький.

– Наконец-то! – вздохнул Симсон.

– Еще бы денек другой переждать… – ворчал Прокоп, заслышавший распоряжение своего отца.

Как решил старый Ефим, так и сделали. Часам к четырем пополудни караван выбрался из саксаула, и возы длинной вереницей потянулись по степной дороге. Верблюды вьючные шли стороной. Прокоп уехал много вперед и далеко виднелся его «саврасый», особенно когда ему приходилось повернуться к солнцу своим широким, на диво вычищенным крупом.

IX. Ренегаты

В полуперегоне от «Малых Барсуков», правее караванной дороги, тянется гряда песчаных холмов, то подступая почти к самому пути, то отходя назад, к обширным пространствам, когда-то бывшим озерам, теперь же покрытым топкой, соленой грязью. Берега этих грязей поросли мелкими сортами кустарников, рангом и разными видами степной колючки. Это превосходные пастбища для овец, которые любят бродить по солончакам и лизать вонючую грязь. Киргизы, пользуясь обильными колодцами и родниками, рассеянными по всем «Барсукам», сгоняют сюда бесчисленные отары овец, и берега этих затонов оживляются пасущимися стадами и кое-где чернеющими кибитками кочевников.

Теперь же ни одной овцы не было видно кругом, ни из одной лощины не показывался приветливый дымок. Быстро свернулись и собрали свои стада подвижные степняки и ушли отсюда дальше на запад, в глубь песков, подальше от опасного соседства, а соседство это, так всполошившее мирных киргиз, было не постоянное: сегодня здесь, а завтра, может, Аллах ведает где. Киргизы знали это и поставили по высоким постам конных сторожей, которые должны были известить аулы, когда минет опасность.

Всю эту тревогу наделала вереница всадников, двигающаяся отдельными маленькими отрядами позади холмов, ближе к соленым грязям. Шайки эти пришли от Девлет-Яра, заняли место за большим холмом, в неглубокой балке, и стали на отдых. Только теперь они стали осторожно: огня не разводили, лошадей поставили теснее и сами зря не бродили по степи и в глаза никому не кидались, как прежде, когда они занимали возвышенную площадку у святых могил. Те, кто шли караванным путем, как бы ни присматривались вправо, ничего не видали бы, кроме песчаных, желтеющих на солнце холмов, и, наверное, могли быть далеки от подозрения, что за этими-то, мирными на вид, холмами скрывается грозная опасность.

Немного было счетом этих наездников, но зато нельзя было и трех насчитать одинаковых. Со всех концов степи сбрелись искатели легкой наживы: тут были и туркмены, и киргизы-адаевцы1, и бузачинцы, и безымянный сброд, невесть откуда появившийся. Группировалось же все это около трех джигитов, отличавшихся от остальных разве только тем, что у двух были бороды с проседью, а третий был рыжий и с лица шибко смахивал на беглого русского солдата, у него даже борода раздваивалась посредине, где в прежнее время пробивалась дорожка, не успевшая еще сравняться с бакенбардами, да и ухватки его были совсем не татарские, хотя по одежде его никто бы не отличил от природного хивинца.

Большинство всадников было в кольчугах и в лисьих малахаях, на одном только туркмене Ата-Назаре была круглая белая чалма, издали отличавшая его от прочих всадников.

Барантачи сидели в кругу и держали совет. Говорил седой Чабык, адаевец; кто слушал, а кто только вид делал, что слушает, а на самом деле дремал, пережевывая табачную жвачку и машинально сплевывая по временам слюну.

И кони их, высокие, подобранные, стояли, понурив головы. Барантачи сделали большой крюк, верст в сотню, чтобы попасть от могил Девлет-Яра к преддверьям «Малых Барсуков». Прямо же, близ дороги, они идти не решились из боязни, что русский обоз наткнется на их следы и опять примет оборонительные меры.

– Верить ли нам твоему тамыру (приятелю) или нет? Ты уж лучше скажи прямо; по крайней мере, мы время терять не станем и пойдем туда, где нам будет повыгоднее… – говорил Чабык и смотрел в глаза рыжему, которого все звали Иван-баем2, добавляя к его русскому имени киргизское окончание.

– А как знаешь, мне все равно! – нахально усмехнувшись, отвечал рыжий.

– Ты, может, опять над нами свои штуки играешь, ведь у тебя на конце языка правда не поставила своей кибитки… Она даже в гостях там не бывала!

– Не веришь – уходи; я тебя разве держу? Останусь я со своими, да вот, может, Рахим-Берды со своими останется, Ата-Назар… тот меня не бросит… Мы и одни управимся!

– А правда, – начал туркмен Ата-Назар, – тот, когда приезжал к нам, выругал нас, говорил, «воронами на виду сидят, воробьев пугают»…