На далеких окраинах. Погоня за наживой - Николай Николаевич Каразин

– Коли очень барахтаться кто будет, ну, с тем покончат; а то им в полон таскать много прибыльнее!

– Я думаю, легче умереть, чем к ним попасться?

– Что так? От них уйти можно. Оно точно, что спервоначалу трудно, а потом обтерпишься и ничего; я два раза был у них в полону!

– Не может быть!

– Да, два раза, – спокойно говорил старый казак. – Раз еще мальчиком, по девятому году; ну, тогда был недолго. С отцом это я попался, – отец-покойник тоже ходил в степь с волами; возили крупу, муку и еще кое-что по торговой части. Был у отца приятель, купец-бухарец Саид-ходжа; узнал это он о нашей беде и у хана хлопотал через муллу ихнего, самого важного; нас с отцом и выкупили. А второй раз… Тс!..

Из чащи донесся резкий свисток; сторожевой на паровике щелкнул курком своего ружья.

Луна поднялась уже довольно высоко, и солонцеватая степь за саксаулом белелась, словно покрытая снегом; там, тихим шагом, ехал всадник на вороной лошади и вел другую в поводу. Всадник, по-видимому, даже и не замечал лагеря, хотя ехал от него не более, как в трехстах шагах.

– Что за дьявол? – пожал плечами Ефим Мякенький, выглядывая из-за воза. – Погоди, Егор…

Он остановил сторожевого казака, который, было, прицелился в проезжающего.

Всадник остановился и повернулся лицом к повозкам. Он стоял несколько минут в таком положении и, казалось, не решался, подъезжать ли ему к обозу или нет. Наконец он решился и тронул вперед своих лошадей.

– Кого Бог посылает? – окликнул старик, когда всадник подъехал ближе.

Ефим окликнул по-киргизски.

– Свой… торговый человек. Еду в Казалу, – отвечал всадник по-русски. – Что стоите на дороге?

– А то, что и тебе советуем остановиться, коли бережешь свою голову! – говорил Прокоп, неожиданно поднявшись почти около самого всадника.

Вороные кони шарахнулись, так неожиданно увидев белую фигуру, словно из-под земли вынырнувшую.

– В степи, что ли, нечисто? – спрашивал проезжий.

– У могил барантачи, на нас нападали, да мы отбились!

– Ну, так я с вами переночую, коли пустите!

– Милости просим, коли добрый человек! – произнес старик.

– А коли худой, – подозрительно взглянул Прокоп, – так у нас тоже глаза есть, не бойсь, не проглядим!

– Экий ты неласковый! – усмехнулся всадник, слезая с лошади.

– Не могу припомнить, а голос положительно знакомый! – шепнул Симсон старому казаку.

– Устал я страсть и спать хочется! – говорил незнакомец, убирая лошадей и привязывая их к дышлу повозки.

– Ужинать будешь?

– Поем, коли дадите. И долго ли это стоите таким манером?

– Вот уж целые сутки… Издали их заметили, а то бы на дороге влопались…

– Кони у тебя хороши больно! – заметил Прокоп.

– Ничего, годятся. Это у вас лапша?

– С бараниной; вот на, возьми ложку!

– А что, теперь с нами поедете? – обратился Эдуард Симсон к гостю.

– Да, уж придется, в обществе все веселее и не опасно!

– И нам выгодно, хорошо вооруженный человек не будет лишним!

– Слышь ты, батько, пойди сюда, – толкнул в бок отца молодой казак, – дело есть!

– Что там еще? – лениво поднялся Ефим.

– Там в возу колесо. Да пойди сам, погляди!

Отец с сыном отошли к одному из возов.

– Ну, что ты?

– Да что, больно у меня сердце не лежит к этому! – Он кивнул в ту сторону, где сидел гость и с аппетитом ел лапшу из большой деревянной чашки. – Как бы худа какого не было, – кто его знает? Едет один, ровно волк; к нам вот подъехал совсем не по дороге, невесть откуда. Может, он одной масти с теми…

– Поглядим – увидим; не гнать же его теперь!

– Гнать не следует, а я бы его скрутил да и шабаш!

– Поспеем, коли надо будет; нас много – он один!

– Не могу припомнить, где это я вас видел? – говорил громко Симсон, обращаясь к соседу.

– Не встречался я с вами никогда, у меня память хорошая – это верно! – отвечал тот.

– Может быть, но ваш голос… голос…

– Сходство всякое бывает… Ко сну так клонит, что страсть. Лошадей своих напою ужо с рассветом!

– Вот вам ковер, если хотите!

– Благодарю покорно. Спокойной ночи!

– Ты, батько, ложись, а я не лягу – сна нету! – говорил Прокоп.

– Что ж, посторожи – дело хорошее!

Старик снял шапку, повернулся лицом к востоку и начал молиться. Набожно склонилась на грудь седая, усатая голова, рука размашисто, отчетливо переходила от лба на живот, с одного плеча на другое. Казак был старовер и крестился всей ладонью.

Тяжело дышали, сопели и пережевывали корм лежащие тесной кучей волы. Под телегами слышался тихий говор погонщиков; гость давно уже храпел, беспечно свернувшись под своим одеялом; улегся и старик, кряхтя и почесываясь; не спал только сторож на паровике, Эдуард Симсон, ходивший по вагенбургу в каком то ажитированном состоянии, и казак Прокоп, подозрительно поглядывавший на вороных лошадей, спокойно стоявших у дышла.

Луна стояла высоко, почти над самой головой, и обливала сонную степь своим серебристым светом. Кругом было спокойно и тихо, но в этой тишине невольно чуялось что-то недоброе, сжимавшее сердце англичанина и отразившееся даже на состоянии духа всех погонщиков. Все спали, что называется, одним глазом и готовы были вскочить и взяться за оружие при малейшем намеке на опасность.

Когда рассвело, Прокоп еще раз сделал разведку в ту сторону, где стояли гробницы «Девлет-Яр». В степи никого не было видно; приглядывался-приглядывался казак вдаль – ничего подозрительного. «Что за дьявол, неужели ушли? – подумал Прокоп и подъехал ближе. – Золу издалека видно, помет конский виден; вон то самое место, где стояли их кони. Не в гробницы ли забрались? Так нет, лошадей много – шутка ли, штук полсотни! – всех в мазарку не попрячешь. Должно быть, и в самом деле ушли».

Еще ближе подъехал, на курган взобрался, обогнул кругом – никого. А отсюда далеко видно кругом – место высокое, выше нет во всей этой степи. Вон их воза стоят, вон даже волов можно разглядеть; поят их, должно быть, ребята: все у колодца столпились. Вон и это чудище – паровик стоит. «Да, ушли… в ночь ушли. Это перед вечером они последнюю попытку делали», – окончательно решил Прокоп и поехал рысью к вагенбургу.

Не успел он подъехать к зарослям, как услышал, что в лагере какая-то суматоха. Погнал коня казак, вскачь пошел по чаще, раздвигая кусты грудью своего саврасого.

Столпились все погонщики в кучу, в середине круг оставили, в кругу стоит кто-то; все наперерыв его расспрашивают; громче всех слышны голоса англичанина и того «гуся», что на вороных приехал.

Голый, в одних