Жизнь и труды Марка Азадовского. Книга II - Константин Маркович Азадовский

к коим трудно причислить, скажем, А. М. Астахову, почти ровесницу М. К., или В. Ю. Крупянскую (моложе его всего на 9 лет) и даже украинского фольклориста Ф. И. Лаврова (1903–1980). Кроме того, не всех корреспондентов можно причислить к «фольклористам», например И. Я. Айзенштока. Как бы оправдываясь, М. К. писал ему 24 августа 1943 г.:

В число этих молодежных писем я позволил включить одну прекрасную выдержку и из одного Вашего письма. Не думаю, что это будет натяжкой; во-первых, Вы «молодой фольклорист», а во-вторых, Вы действительно очень молоды и во всяком случае целиком выросли в атмосфере советской. Поэтому, надеюсь, Вы простите мне сию вольность, ежели это, действительно, вольность… (88–5; 12 об.)

Наконец, далеко не все «молодые фольклористы» были учениками М. К. – например, Т. А. Шуб (из Якутска) или эвакуированная в Яранск ленинградка А. П. Евгеньева, присылавшая М. К. свои фольклорные записи. Не принадлежал к ним и В. М. Сидельников, ученик Ю. М. Соколова[16]. Тем не менее в списке из 24 фамилий преобладают прямые или косвенные ученики М. К. 1930‑х гг.: либо сотрудники Фольклорной секции Пушкинского Дома, либо вчерашние участники фольклорного семинара в Ленинградском университете, аспиранты и соискатели.

Придавая изданию «Писем» огромное значение, М. К. поначалу надеялся напечатать их в Москве – отдельным изданием или, по крайней мере, на видном месте – и отправил рукопись А. М. Еголину. Из Управления пропаганды и агитации ЦК ВКП(б) рукопись была перенаправлена в издательство «Молодая гвардия»; на том дело и кончилось.

Летом 1944 г., когда «Письма молодых фольклористов» уже были приняты к печати в иркутском альманахе, М. К. стал обдумывать план нового издания: сборник статей молодых ученых, студентов, аспирантов и преподавателей Ленинградского университета, погибших во время войны. 26 июля он писал Ирине Лупановой:

Одной из самых моих первейших задач по возвращении в ЛГУ будет организация сборника памяти погибших за эти годы молодых фольклористов. Там будут – так мыслю я – их работы (в целом виде или в отрывках) – и статьи мои и других их учителей о них. Издание такого сборника будет моим прямым долгом!

С таким предложением М. К. обратился осенью 1944 г. к С. Д. Балухатому, декану филологического факультета Ленинградского университета. В ответном письме от 12 декабря 1944 г. говорилось:

Ваше письмо от 5-XI с предложением издать сборник статей погибших молодых работников получил. Хочу сообщить Вам, что подобные сборники задуманы по всем кафедрам, а также по всему университету. Но решено это сделать по окончании войны (58–5, 13).

Сборники «по всем кафедрам» не состоялись ни по одной из них[17].

Начало второго семестра в 1943/44 учебном году оказалось не менее напряженным. К университетской нагрузке (чтение лекций, руководство семинарами, общение со студентами и аспирантами) постоянно добавлялась необходимость участвовать в разного рода литературно-общественных мероприятиях. Так, в середине марта 1944 г. М. К. принимает участие в заседании очередной «Литературной среды», на котором обсуждалась повесть Б. Костюковского[18] «Совесть»[19]. А через несколько дней он выступает на открывшейся 18 марта в Доме Красной армии конференции писателей Иркутской области и красноармейских авторов Забайкальского военного округа. «Профессор М. К. Азадовский, – сказано в газетном отчете, – напомнил о большой моральной ответственности писателей перед читательскими массами, перед критикой, перед историей за каждую строчку, выходящую из-под пера. Не должно быть скидок на „малые жанры“, на „оперативность“ и т. д.»[20].

Одновременно с этим М. К. приступает к работе над книгой о сибирской культуре, о чем сообщается в его письме к В. Ю. Крупянской от 8 марта 1944 г.:

Помните, когда-то я писал Вам, что хочу написать книгу о областной литературе. Я задумывал ее тогда как теоретическую и историческую работу. Я хотел поставить во всю ширь вопрос о областной литературе, о ее сущности, форме и проч.; эту теоретическую часть я предполагал связать с историческим очерком сибирской областной литературы. Сейчас я уже не думаю о теории. Не думаю и о книге по истории сиб<ирско>й литературы. Но местное издательство, с благословения московского ОГИЗ’а, включило в план книгу моих очерков по истории сиб<ирско>й литературы и культуры. Это будет книга типа «Литература и фольклор», – т. е. составленная из прежних моих статей по этим вопросам. Но перепечатывать их так, как они были ранее, я не хочу и не могу. Каждый очерк приходится перерабатывать, – да так основательно, что он превращается порою в новую статью. Так, например, статейка о рукописных журналах в Восточной Сибири, занимавшая (в сборнике в честь А. С. Орлова) примерно ¾ листа[21], а то и меньше, разрослась до двух, – а статья о раннем культурном и лит<ературно>м движении в Сибири (в Сиб<ирских> Огнях, 1940, 3)[22], занимавшая листа 1½, превращается в статью размером листа в 4 и т. д. Вот только статью о Короленко («Поэтика гиблого места») буду печатать без изменений. Я ее перечел – и не знаю, что в ней менять. Разве совсем заново писать[23].

Таким образом я после долгого перерыва опять пропадаю дни и ночи за письменным столом, как в былые дни. Но работаю плохо, с трудом подыскиваю слова, обороты, формулировки. Словом, тот же мучительный процесс, что и при писании предисловия к Вашему сборнику[24].

Книга была в основном завершена весной, однако М. К. не спешил представить ее в издательство: занимался доработкой[25]. В конце концов он обессилел настолько, что вынужден был лечь в клинику. Сказалось перенапряжение первых месяцев 1944 г. Л. В. рассказывала в письме к А. Д. Соймонову от 1 мая:

После поездки в Москву он работал совершено бешено. Помимо большой лекционной нагрузки (22 часа), он сидел за письменным столом до часу, до двух ночи. Написал за это время более 10 печ<атных> листов. Кроме того, много было у него выступлений и по общественной линии. Все это дало свои результаты. Уже в конце марта он оказался на бюллетене. <…> Несмотря на бюллетень, он продолжал работать, и вот 4–IV во время лекции ему стало худо. Студенты подхватили его под руки и вывели из аудитории, поймали на улице какую-то проходящую машину и доставили домой. Две недели он пролежал дома страшно вялый, слабый, какой-то весь размякший. Спал все время как новорожденный младенец. Врачи у него ничего органического не находят, говорят, нужен покой, отдых,