История спасения - Елена Другая

нервном ознобе, вспоминая, что остался совсем один, а офицер Краузе навсегда исчез из его жизни. К тому же, крепко заснуть мешали громкая музыка, визг, топот и смех в соседних комнатах. Очевидно, господин комендант допоздна принимал у себя гостей.

Юноша ерзал на тонкой подстилке на жестком полу. Ни матраса, ни подушки у него не было. Другие слуги спали точно так же, но они, очевидно, либо привыкли, либо так уставали, что им было просто уже ни до чего. Под утро его растормошил капо.

— Поднимайся, — злобно гаркнул он. — Хватит дрыхнуть! Иди помоги дамам одеваться!

Равиль поспешно вскочил и выбежал в прихожую, где несколько молодых, смазливых и, без сомнения, пьяных женщин, пытались найти свои обувь, зонтики и сумочки.

Вильгельм Райх присутствовал тут же, его жирное лицо неестественно раскраснелось.

— Я поймаю на удочку всех рыбок в этом пруду! — пьяно покачиваясь, орал он. — Глотайте моего червячка!

Равиль проворно присел на колени, помогая одной из девушек зашнуровать ботинки на ее миниатюрных ножках.

А потом… Вдруг раздался хрип. Комендант внезапно схватился за грудь, исторгая из горла неестественные звуки. Кровь прилила к его лицу, он забился в конвульсиях на руках у адъютантов, которые не смогли его удержать и опустили грузное тело Райха на пол.

Прошла еще одна минута, и комендант Биркенау, изобретатель революционного биологического оружия в виде концлагерей для больных тифом людей, которые располагались прямо под открытым небом, корчась, словно издыхающая и никому не нужная собака, на коврике в прихожей, под ногами своих шлюх, испустил свой последний вздох.

40. Крах всех надежд.

Как только тело умершего Райха на носилках вынесли из дома и увезли, адъютанты коменданта приказали всем жившим здесь слугам выйти во двор и построиться в ряд. Равиль насчитал, что их в общей сложности было всего двенадцать человек.

В то раннее утро солнце еще не пекло, их обдувал прохладный ветерок. Потом, уже в другой жизни, вспоминая все, что с ним произошло в тот кошмарный период, Равиль понимал, что ему невероятно повезло. Если бы он попал в те условия зимой, пережить все, что с ним тогда случилось, оказалось бы невозможным. Однако сейчас, на закате лета сорок четвертого года, когда было уже не очень жарко, но еще не началась дождливая пора, погода словно стояла на стороне узников.

Оба дежурных адъютанта покойного коменданта заметно злились и нервничали. Украдкой рассматривая их из-под опущенных ресниц, Равиль понимал причину беспокойства: теперь они лишились теплого места и переживали за дальнейшую службу.

Какая судьба ожидала его самого, Равиль боялся даже подумать. Будучи не в силах что-либо изменить, он замер и предался воспоминаниям о том, что в свое время рассказал ему Карл о жизни в лагере и о том, как следовало себя вести, чтобы протянуть здесь как можно дольше.

В данной ситуации рекомендовалось смотреть в землю и не шевелиться. Так он и сделал. Простояли они несколько часов, не менее трех. Это было очень утомительно, ступни пекли, а натянутые мышцы спины и икр саднило, но парень с горечью фаталиста утешал себя мыслью, что спешить теперь некуда, разве что только на тот свет. К сожалению, по логике вещей, ситуация могла измениться лишь в худшую сторону.

Наконец к воротам коттеджа подкатила машина, аналогичная той, в которой ездил Стефан Краузе. Из нее вышли несколько человек — старший офицер и его сопровождение.

Равиль по-прежнему не поднимал головы, но боковым зрением украдкой рассмотрел прибывшего начальника, немца весьма неприятной наружности. Он был в круглых очках, а нос его загибался книзу, подобно клюву хищной птицы, нависая над узким, как щель, ртом.

Говорил он гортанно, словно каркая, и речь его периодически прерывалась булькающим кашлем. Первым делом он подошел к адъютантам и расспросил о подробностях смерти Вильгельма Райха. Те разводили руками и толком ничего не смогли объяснить. Офицер обозвал их тупицами и обернулся к слугам.

— Кто из вас капо? — хрипло гаркнул он.

Из строя вышел одноглазый узник с обезображенным ожогом лицом. Немец сделал знак адъютантам, те подскочили к мужчине, вытащили его на середину двора и бросили на колени.

А дальше произошло то, что прорвало охватившее Равиля апатичное оцепенение, заставив вздрогнуть всем телом. Офицер вытащил из кобуры пистолет и, не говоря ни слова , выстрелил капо в затылок. Тело мужчины под отдачей выстрела дернулось, выбросив изо рта мертвеца кровавый плевок и, медленно завалившись на бок, рухнуло на землю.

Но это было не все, расстрел не прекратился. Следующей вытащили женщину средних лет, которая вчера хозяйничала на кухне и накормила Равиля пусть скудным, но ужином. С ней поступили точно так же: поставили на колени и убили выстрелом в голову.

От ужаса Равиль облился холодным потом. Неужели их всех по очереди сейчас перестреляют? Разве они виноваты в смерти коменданта? Он вспомнил, что Стефан как-то упоминал о местной традиции уничтожать всех личных слуг в случае гибели офицера или же его перевода на другое место службы. Значит, так тому и быть…

Он вдруг перестал чувствовать свое тело и слышать всякие звуки, панический страх сменился полной покорностью судьбе. Юноша просто стоял и ждал своей очереди, погрузившись в прострацию. Убитые люди падали один за другим. Ноги его настолько ослабли, что он сам мог упасть в любой момент, а голова кружилась, к горлу подступили рвотные спазмы. Казалось, это происходило бесконечно, хотя на самом деле не более нескольких минут.

После очередного выстрела офицер не отдал приказа вывести следующего узника, а сам приблизился к ним, очевидно, чтобы рассмотреть лучше, так как был подслеповат.

Из двенадцати их осталось шестеро — Равиль, еще один молодой мужчина несколько старше него и четыре девушки.

— Эти могут работать, — пояснил он сопровождавшему его секретарю, демонстрируя окружающим хозяйственный подход к делу. — Мужчин отправьте на строительство химического завода, а женщин определите на работы в лагере.

После этого немец, удовлетворенно хмыкнул, весьма довольный тем, как он продуктивно послужил на благо великого Рейха, резко от них отвернулся и быстрым, деловым шагом направился к машине.

Едва справляясь с дурнотой, Равиль смотрел ему вслед, не веря, что остался жив и все прекратилось. Он был уверен, что никогда, до самого последнего часа, не забудет лицо этого офицера и его голос.

В первый раз за несколько часов юноша позволил себе шевельнуться, переступил с ноги на ногу и вытер рукавом рубахи влажный лоб. Однако рано он