Легионер. Книга третья - Вячеслав Александрович Каликинский

и похоронят под именем этой Соньки? Я не желала бы этого! Хотя… Хотя на мою могилу все равно некому приходить, господин Ландсберг!

— Вам рано говорить о скорой смерти, Вера Дмитриевна! Вы вылечитесь, уверяю вас! К тому же, малопочтенная роль Соньки для вас не вечна. При первой возможности, даю вам слово, я помогу вам уехать туда, куда вы захотите…

— Не лгите, господин Ландсберг! От моей болезни лечения не существует. Вы же сами недавно сказали, что не сделали бы мне такого предложения, если бы медицинский прогноз был иным, — проницательно заметила женщина.

— Ну, я…

— Так вот: я скоро умру. Но мне очень не хотелось бы быть похороненной под именем этой особы, господин Ландсберг! Считайте это чем угодно, но сейчас мне это не все равно! В конце концов, я православная, крещенная…

— Если уж вы об этом, то Мария Блювштейн свое новое имя получила при крещении. Она перешла в православие.

— Уже легче, — слабо улыбнулась Мешкова. — Но все равно…

— Если ваша смерть произойдет раньше моей, то я похороню вас под вашим именем. Даю вам слово Ландсберга.

— Этого достаточно, сударь! Но у меня есть к вам еще одна просьба. Или условие — считайте как хотите. Вы уже много сделали для меня и моего супруга, но есть еще сын. Был, вернее… Мой мальчик… Он умер, и кремирован в Италии. Я не перевезла его прах в Россию, поскольку у меня тогда были другие планы. Я полагала, что останусь с супругом и мальчиком до… до конца своих дней. Теперь все изменилось… Короче говоря, нельзя ли организовать доставку урны с прахом моего сына во Владивосток? Это, наверное, дешевле, чем отправка тела, господин Ландсберг. Но себе я не могу позволить даже такие траты…

— Не будем говорить о деньгах, Вера Дмитриевна! — мягко остановил женщину Ландсберг. — Разумеется, я помогу вам.

— Спасибо, господин Ландсберг! Спасибо… Итак, с главным мы решили. Теперь давайте о дне сегодняшнем. Когда мы едем? Будут ли какие-то инструкции для меня?

Ландсберг подумал, прикинул — что и как.

— Поедем мы недельки через полторы — как только подойдет пароход каботажного плавания. Инструкции? Пока, в сущности, никаких. Жить вы будете до… до момента подмены в моем доме. Для любопытных я объявлю вас бонной моего сына, Георгия. Через самое непродолжительное время я куплю для вас билет на пароход до Одессы и объявлю о вашем отъезде. А вместо вас, как вы понимаете, на пароход сядет эта особа. До этого времени вы будете иметь возможность понаблюдать за Сонькой, выучить ее походку, манеру речи, имена ее знакомых. На всякий случай — и ее биографию. Предупреждаю сразу, Вера Дмитриевна: из дома до отъезда Соньки вы выходить не будете. Разве что я буду вывозить вас на свою охотничью заимку, в тайгу. Сахалин, знаете ли, остров маленький. Там каждый человек на виду, особенно — приезжий. Как только Сонька окажется на пароходе с вашими бумагами, вы перейдете жить в ее дом. И с той поры, к сожалению, мы с вами видеться почти не будем.

— А как же знакомые этой вашей Соньки?

— Их у нее почти не осталось, — дипломатично ответил Ландсберг. — А последние, надеюсь, покинут остров сразу после нашего приезда. Вам не стоит ни о чем беспокоиться, сударыня: еще до моего отъезда во Владивосток эта особа тоже начала готовиться к подмене. Под предлогом болезни кожи лица она ходит под густой вуалью. Она ведет замкнутый образ жизни, ходит только в церковь в посту Александровский. Ее хозяйство ведет полуслепая старушка. Так что, полагаю, подмены никто не заметит.

— Я, во всяком случае, буду стараться! — с улыбкой заметила женщина. — Это всё, что я могу сделать в благодарность за вашу заботу о моем супруге. Но эта особа… Если ее узнают, или она выдаст себя и обман раскроется? Меня посадят в тюрьму вместе с ней? Поймите меня правильно, господин Ландсберг: мне все равно, где умирать! Но я должна знать заранее…

— Видите ли, Вера Дмитриевна, Мария Блювштейн — нынче практически свободный человек, — медленно начал Ландсберг. Тема была щекотливая, он и сам много думал над этим. — Она вольна уехать куда ей вздумается, за исключением столицы и еще нескольких городов империи. С одним условием: там, где она вздумает поселиться, она должна будет стать под надзор полиции. Она, знаете ли, уже уезжала с Сахалина. Но ее европейская известность и надзор были весьма для нее тягостны. Поэтому, смею надеяться, она не меньше нашего заинтересована в том, чтобы сохранить свое инкогнито. И тем не менее скандала с ее опознанием исключить нельзя.

— Что же тогда?

— Предположим, Соньку опознают. Найдут при ней ваши бумаги, ваш паспорт. На Сахалин поступит запрос, на который первоначально будет дан возмущенный ответ: означенная Блювштейн жила и продолжает жить на острове! Разумеется, вас пригласят на опознание. Вы будете возмущаться и упорствовать: та Сонька — самозванка! А истинная Сонька — это вы! Но вот беда: в судебном деле Соньки Золотой Ручки и ее «Статейном списке» есть немало ее фотографических карточек. Обман, таким образом, может вскрыться. Но мы этого не допустим, Вера Дмитриевна!

— Каким же образом?

— Морской путь до Одессы отсюда занимает около двух месяцев. За это время корабль делает множество остановок в портах разных стран. В одном из этих портов Сонька покинет пароход — этому никто не придаст значения. Я поставлю это условием для нее и найду способ проследить, чтобы сие условие было выполнено… Но вас, Вера Дмитриевна, я подстрахую! Если, паче чаяния, с ней возникнет скандал, вы тут же покинете остров. До начала официального следствия. На пароходе, на собачьей упряжке — как угодно!

— На собачьих упряжках я еще не ездила, — улыбнулась Мешкова. — Как обидно, что такие интересные перипетии предстоят человеку в моем возрасте и в моем… положении… Впрочем, мне уже все равно!