Месть Танатоса - Михель Гавен

— Хорошо, — Маренн оставила Ирму, утиравшую слезы, потушила сигарету в пепельнице. — Люди готовы? — спросила она.

— Так точно, — ответил эсэсовец.

— Тогда, — Маренн обернулась к Ильзе — фрау Шелленберг сидела на кушетке, с изумлением глядя Ирму. Она не ожидала таких откровений. Маренн даже пожалела, что Ирма проговорилась в присутствии Ильзе. Ведь Ильзе в хороших отношениях с Линой Гейдрих. Как знать, как сложится все после войны, — зачем Ирме лишние неприятности. Но что делать, слово — не воробей…

— Пора ехать, — сухо обратилась она к Ильзе. — Я провожу Вас.

Усадив Ильзе и Клауса в машину, Маренн подозвала к себе шофера и старшего из эсэсовцев, выделенных для охраны фрау Шелленберг. Кратко объяснив им маршрут и прочие детали, она попросила их быть крайне внимательными и всячески заботится о фрау и ребенке во время следования. Солдаты сели на мотоциклы, машина тронулась.

Маренн проводила их до ворот, потом вернулась в бункер. Молча села в кресло, откинувшись на спинку, и закрыла глаза, руки ее безвольно упали на колени. Ирма заварила кофе, который оставил в последний свой приезд Науйокс, и, налив в чашку, предложила подруге. Маренн с благодарностью приняла, отпила немного… Затем встала.

— Куда ты? — удивилась Ирма, увидев, что она собирается уходить.

— Хочу посмотреть, где похоронили Фелькерзама, — ответила Маренн, надевая плащ.

— Зачем?

— Чтобы рассказать потом об этом Джилл.

— Ты думаешь, в таком состоянии… — засомневалась Ирма.

— В таком состоянии, конечно, нет, — подтвердила Маренн. — Но когда-нибудь… Если все будет хорошо… — она остановилась, прижав руку ко лбу, потом взглянула на Ирму. — Джилл никогда его не забудет, я уверена, — проговорила негромко, но у Ирмы от ее слов кольнуло сердце.

— Я тоже хочу съездить домой, — сообщила она несмело, — не могу больше. Хочу сменить одежду, белье. Вообще, посидеть в любимом кресле… Побыть одна…

— Тебе нельзя выходить отсюда, — запротестовала Маренн, — у тебя нет машины. Как ты пойдешь, пешком? Это опасно. Берлин подвергается постоянным налетам. Нет, я не могу тебя отпустить. Потом, кто знает, что там с твоим домом… Послушай, — предложила она, — давай договоримся: ты подождешь меня здесь, я съезжу в Управление, а потом отвезу тебя домой. Ладно?

— Ладно, — Ирма ответила не очень уверенно. Маренн почувствовала, что подруга сильно переживает про себя и потому ищет уединения. Вероятно, недавно состоявшийся разговор многое всколыхнул в ее памяти.

— Ты подождешь меня здесь, никуда не пойдешь одна, — настойчиво повторила Маренн. — Обещаешь?

Ирма кивнула, соглашаясь.

Заглянув к Джилл, Маренн отправилась на Беркаерштрассе. Там она узнала, что Фелькерзама похоронили на военном кладбище,-где в последнее время хоронили всех погибших сотрудников Шестого управления.

Придя на могилу Ральфа, Маренн присела на корточки у свеженасыпанного холмика. Ей вспомнился 38-й год. Ральф приехал в лагерь, чтобы забрать ее и детей… Джилл тогда была еще совсем девочкой. Могла ли представить себе Маренн, усаживаясь на заднее сидение красивой черной автомашины, увозящей их к новой жизни, что пройдут годы и ее дочь и этого офицера, которого она впервые увидела в то утро, свяжут взаимные, искренние чувства… Как же она теперь скажет Джилл, что Ральфа не стало?

Да, Ральф не был «кабинетным воякой». Когда-то он начинал службу под руководством Канариса. Маренн прекрасно знала, — и рассказала об этом Джилл, — что в 40-м году вопреки всем протестам Шелленберга Ральф настоял на своем участии в воздушно-десантных операциях в Бельгии и был представлен к награде за храбрость. В 1943 году он был в составе особых отрядов на Кавказе, перенес ранение и снова был награжден. А в 44-м под Кенигсбергом… Разве удалось бы тогда Маренн остаться в живых и спастись от плена, не будь Ральфа рядом с ней? Умный, тактичный, порядочный, он был не только верным помощником своего шефа, но и его другом. Пожалуй, его единственным другом. Как сообщить Вальтеру о его гибели…

Положив ветку сирени на могилу Фелькерзама, Маренн направилась к машине. Когда она вернулась в клинику, то обнаружила, что Ирма все же не послушалась ее и ушла домой. Обеспокоенная, Маренн сразу же хотела ехать за ней, но подоспевшая медсестра сообщила ей, что Джилл только-только пришла в себя. Оставив все дела, Маренн поспешила к дочери. Присев на край постели, нежно взяла девушку за руки:

— Джилл…

Дочь медленно приподняла почерневшие веки. Как и предполагала Маренн, ее первым вопросом было:

— Где Ральф? Он жив?

Потемневшие, измученные глаза девушки напряженно ждали ответа. Она ловила каждую тень, мелькнувшую на лице матери. Потрескавшиеся, запекшиеся губы приоткрылись и дрожали. Маренн не нашла в себе сил произнести страшное слово: «Погиб».

С грустью она вздохнула и провела рукой по волосам дочери, потом — по ее щеке. Увидев слезы в глазах матери, Джилл все поняла. Она снова опустила веки, скулы на бледном лице задрожали, губы искривились. Несколько мгновений ресницы ее трепетали, затем из-под них беззвучно покатились слезы.

Понимая, насколько опасны могут быть сейчас для Джилл переживания, Маренн ввела ей успокоительное. Джилл, казалось, впала в беспамятство: на обращения она не отзывалась, к еде не притрагивалась, только время от времени тихо стонала, и слезы снова и снова катились по ее щекам…

Танго разбитого сердца

Прорвавшись в Берлин, Скорцени и Науйокс первым делом намеревались отправиться в Шарите, но их уже ожидал срочный приказ — явиться на совещание к фюреру. Совещание проходило в бункере; на нем обсуждали организацию в альпийских горах партизанских групп «вервольф». Отряды спешно формировались из членов СС и гитлерюгенда для продолжения войны в тылу союзных армий.

Штандартенфюреру СС Отто Скорцени поручалось обучить руководителей этих отрядов, а также с группой в триста человек заложить секретные базы и склады оружия в горах Зальцкаммергута. Обосновавшись там, пропустить американцев и ударить им в тыл.

Науйокс должен был отправиться вместе с отрядом Скорцени и продолжить работу по укрытию в тайниках Топлицзее документов и богатств рейха до вывоза их в более безопасное место. Все это означало, что им обоим предстояло возвратиться в Австрию.

По приказу на сборы и подготовку отводились сутки — через двадцать четыре часа они должны покинуть Берлин. Быть может, навсегда. На встречу с Маренн оставалось совсем немного времени. А ведь ей и Джилл, да и Ирме тоже, надо хотя бы час, чтобы взять с собой самое необходимое, — рассуждал Скорцени, направляясь после совещания в Шарите.

— Что гам еще брать? — поморщился Науйокс. — Посадим в машину, и баста. Не на курорт едут — наряды демонстрировать. Кто будет таскать их барахло? Тут пулеметы нужны, а не тряпки. Маренн — боевая подруга, она все понимает, да и с моей капризулей справится. Некогда.

16 апреля советские войска, введя в бой два с половиной миллиона солдат, более сорока тысяч орудий, шесть тысяч танков и семь тысяч самолетов, начали наступление на Берлин.

20 апреля город впервые подвергся обстрелу дальнобойной артиллерии — снаряды ложились в самом центре столицы, вызывая панику населения. Красная армия, прорвав внешнее оборонительное кольцо на севере Берлина, неумолимо приближалась. Ее передовые танковые части уже ворвались в предместья города.

До сих пор смерть и огонь лились на берлинцев сверху — во время бесконечных авиационных налетов. Теперь же они обрушились с двух сторон: с неба и с земли.

Когда грянул первый залп артиллерии, Маренн без труда узнала этот голос. Она знала его с юных лет — артиллерия, «бог войны».

Она хорошо помнила яростные вскрики верденских пушек в Первую мировую и протяжный, тоскливый вой французских гаубиц, когда в 1918 году они стреляли по своим. Артиллерийский залп когда-то сломал и уничтожил жизнь Генри, в корне изменил ее собственную судьбу.

И сейчас, услышав это знакомое уханье артиллерии, Маренн вздрогнула и внутренне сжалась — вот оно! Они уже пришли в Берлин.

— Что это? — испуганно спросила молоденькая медсестра, перевязывая раненого. — Русские?

Ей никто не ответил. Воцарилось молчание. Прислушиваясь к канонаде, врачи, медсестры, раненые несколько мгновений безмолвно смотрели друг на друга, каждый наедине со своими мыслями. Всем стало ясно: наступает самое страшное. Они пришли. Они не где-то там, на Волге, на Висле или даже на Одере. Они уже здесь, в городе, на пороге дома.

Подойдя к постели дочери, Маренн присела на кровать и, обняв перевязанную голову девушки, осторожно прижала ее к груди.

— Родная моя, — прошептала она, — как мы с тобой переживем все это…

— Маренн, — ее окликнули. Она повернулась. Не может быть! Она думала, ей почудилось…