Месть Танатоса - Михель Гавен

— На Беркаерштрассе попала бомба…

Ирма всплеснула руками:

— Много погибло?

— Нет, не много, — ответила Маренн и помолчав, взглянула Ирме в лицо темно-зелеными, почти черными от горя глазами. — Ральф погиб, — сообщила она.

— Господи! — Ирма закрыла глаза и прижала ладони к губам.

— Извини, — Маренн слегка дотронулась до ее локтя. — Мне надо заняться с Джилл…

— Да, да, конечно.

Внимательно осмотрев дочь, Маренн согласилась с мнением врача, оказавшим Джилл первую помощь — ранение действительно легкое. Упавшая металлическая балка скорее скользнула по голове девушки, к тому же Джилл спасли пышные густые волосы, которыми она всегда гордилась. У нее наблюдалось сотрясение мозга и сознание пока не возвращалось к ней — но травматические повреждения вопреки опасениям Маренн оказались менее серьезными.

Все это было не так опасно, и можно даже было бы счесть везением, как сказал врач, не будь у Джилл тяжелой черепно-мозговой травмы, полученной во время автомобильной катастрофы, в которой погибли ее родители.

Тогда Маренн удалось спасти девочку. Джилл не только выжила, но и смогла вернуться к полноценной жизни. На протяжении более чем двадцати лет, прошедших с тех пор, Маренн внимательно наблюдала за дочкой, стараясь избавить ее от излишних нагрузок и нервного напряжения. Но никаких признаков расстройства мозговой деятельности, кроме разве что быстрой утомляемости и головных болей, в первые годы после операции не проявлялось. Со временем исчезли и они.

Нервная система Джилл выдержала даже пребывание в концлагере, хотя Маренн постоянно опасалась непоправимого срыва, который мог произойти в любой момент, учитывая условия, в которых они находились. Джилл простужалась, болела вирусными заболеваниями, но мозг ее продолжал функционировать, не подавая никаких тревожных сигналов. И это Маренн считала едва ли не самым большим достижением в своей медицинской практике.

Джилл хорошо училась, прекрасно справлялась с работой переводчика, что требовало недюжинной работы памяти. Она уставала, но не более, чем другие, иногда расстраивалась, капризничала, но тоже в рамках, вполне свойственных здоровому человеку.

Маренн даже казалась, что она излишне опекает девушку, слишком пылко заботится о ней, сковывая ее свободу.

И вот… Последствия происшедшего в это утро Маренн не взялась бы предугадать, даже опираясь на свой огромный опыт. Если бы Джилл сломала руку или ногу, получила бы какие-либо другие телесные повреждения, Маренн бы так не волновалась. Но нет, пострадала самая уязвимая часть — голова. И хотя поражение кожных покровов невелико, как знать, насколько глубоко поразил удар оболочки мозга…

Сейчас Маренн не хотелось думать о худшем. Но она не исключала последнего, самого трагического исхода травмы — над Джилл повисла нешуточная угроза навсегда распроститься с реальной жизнью и впасть в безумие. Пока девушка без сознания, невозможно предположить, как разовьется процесс, необходимо наблюдать симптомы.

Все это Маренн прекрасно знала про себя, но, как все матери на свете, молила Господа за свое дитя. Она давно уже свыклась с мыслью, что Джилл — ее дочь, кровь от крови и плоть от плоти. Ей даже странно подумать теперь, что у ее дочки когда-то были другие родители. Трагическая смерть Штефана заставила Маренн с удвоенной энергией и теплотой заботиться о приемной девочке. Не могло быть и речи о том, что она была ей не родная.

Когда погиб Штефан, они с Джилл остались вдвоем — одни-единственные друг у друга на всем белом свете. И вот теперь… Теперь Маренн проклинала себя, что не выехала из Берлина еще в начале апреля вместе с дочерью, как ей настойчиво советовал Шелленберг.

Но она не могла себе представить, что, отдав на алтарь войны сына, ей придется преподнести этой алчущей крови старухе и свою девочку. Как и прежде, она спасала других, а свою… свою единственную ласточку, свою радость не уберегла… Все откладывала, все откладывала…

А теперь уже поздно — Маренн осознавала четко. Даже если Джилл придет в себя, ее невозможно вывезти из Берлина — в таком состоянии ее нельзя трогать. Придется встречать союзников в Шарите. А если они не придут, а придут русские…

Впрочем, подобные мысли, хотя и тревожили Маренн, но гораздо меньше, чем опасения за здоровье дочери. Ей хотелось, чтобы девушка поскорее пришла в себя, дабы определить глубину травмы и вероятные перспективы выздоровления. Но в то же время Маренн боялась того момента, когда Джилл вновь откроет глаза. Ведь ей придется сказать о Ральфе. Без сомнения, удар был слишком тяжел. Ах, Джилл, Джилл… Прости ты свою безумную маму… Может быть, Бог помилует нас и все обойдется…

Как хочется верить — как трудно верить теперь.

Обработав рану и наложив повязку, Маренн на некоторое время оставила Джилл в покое. Она понимала, что девушка еще побудет без сознания — это неизбежно, но в ближайшие часы она придет в себя. Разместив Джилл на койке в помещении служебного бункера, где они изредка отдыхали с Ирмой, — других свободных мест в госпитале не нашлось, — Маренн позвала сестру и приказала ей неотлучно находиться рядом с ее дочерью. Сама же вышла в комнату для врачей — небольшой отгороженный ширмами угол, где ее ожидали Ирма и фрау Ильзе с Клаусом.

— Ну, как? — Ирма встретила ее вопросом — в голосе ее звучала тревога.

Маренн неопределенно пожала плечами:

— Не знаю. Она без сознания. Истинное положение проявится позже, когда восстановятся основные функции организма.

— Как это произошло?

— От взрыва обвалились потолок и перекрытия — как раз там, где находились они с Ральфом.

Ильзе всхлипнула. Маренн, обернувшись, взглянула на фрау Шелленберг. Та сидела в углу, забравшись с ногами на кушетку. Она поникла головой и, похоже, плакала. Клаус приник к матери — его пугали тусклый свет, нависающие бетонные плиты, стоны раненых за стеной, сухое потрескивание воздухоочистителей.

С трудом выдавив из себя улыбку, Маренн подошла к ним и ласково погладила Клауса по голове. Потом тронула Ильзе за плечо — фрау Шелленберг подняла заплаканное лицо.

— Почему Вы плачете? — участливо спросила у нее Маренн. — У Вас ведь все хорошо: с вами Ваш сын. Сейчас я позвоню на Беркаерштрассе и узнаю, готова ли машина. Вы сегодня же уедете отсюда…

Ильзе снова всхлипнула и закрыла лицо руками.

— Ну, хватит, хватит, — уговаривала ее Маренн. — Надо мужаться. Помните, сколько раз вы говорили мне, что я — счастливая, и даже завидовали мне? Вот, посмотрите на мое счастье: два года назад я потеряла сына, а сейчас имею все шансы потерять дочь. Я — не всесильна, — призналась она негромко. — И может случиться так, что я уже не смогу помочь своей девочке… — Ирма тихо ахнула за ее спиной, — но я не позволяю себе раскисать, — продолжала Маренн. — Я не имею права. Вы видели, сколько здесь раненых солдат и офицеров — все они ждут от меня помощи. Я не принадлежу себе, я принадлежу им и всегда должна быть в форме. Вы тоже себе не принадлежите, — напомнила она Ильзе, — У Вас есть сын. И ради него вы должны беречь силы.

— Простите меня, — Ильзе взяла руку Маренн и прижала ее к своему лицу, взор ее выражал искреннее страдание. — Простите, — повторила она, — это я во всем виновата. Если бы я не упрямилась, если бы я уехала…

— Не мучьте себя зря, — ответила Маренн и слегка похлопала ее пальцами по щеке, приободряя. — Вы тут не при чем. Даже если бы Вы уехали, мы с Джилл все равно остались бы в Берлине, раз мы так решили. А теперь останемся тем более — у нас нет выбора.

— Что ты имеешь в виду? — с беспокойством спросила у нее Ирма. Оставив Ильзе, Маренн повернулась к ней.

— Джилл нельзя трогать с места в ближайшее время, — объяснила она. — Так что будем капитулировать, — горько пошутила. — Со всем приличествующим моменту достоинством, — потом, вздохнув, направилась к телефону. — Подождите, — предупредила она. — Я позвоню на Беркаерштрассе.

В Управлении начальник канцелярии бригадефюрера, с которым связалась Маренн, сообщил, что будучи наиболее приближенным к Шелленбергу человеком, штурмбаннфюрер фон Фелькерзам предпочитал выполнять личные поручения шефа сам, никого не информируя. Поэтому каких-либо сведений, касающихся транспорта для семьи бригадефюрера и тем более обеспечения охраны, у них нет. В записях штурмбаннфюрера также ничего не обнаружено на этот счет. Однако с величайшим трудом удалось выхлопотать машину с шофером. Что же касается охраны, то с ней значительно сложнее, «вы же понимаете, такое положение, фрау Сэтерлэнд», — поспешно объяснял штабист.

— Понимаю, — прервала его речь Маренн, — пришлите машину к Шарите. Немедленно. Я жду. Супруга и сын бригадефюрера находятся здесь…

— Насколько я знаю, бригадефюрер разведен, — совершенно некстати напомнил начальник канцелярии.