Церковная старина в современной России - Александр Мусин

Отдельной истории заслуживает Свенско-Печерская икона Матери Божией. 1 ноября 1998 г. наместник Свенского Успенского монастыря архимандрит Никодим и председатель правления Брянского отделения общероссийского общественного движения «Россия Православная» В. Туриков обратились к руководству Галереи с просьбой о передаче им этого образа, написанного не позднее XIII в. 10 января 1999 г. администрация музея отвечала, что федеральная собственность, каковой является икона – «древнейший образец киевского иконописания», не подлежит отчуждению. Здесь упоминалось также, что интересы верующих не требуют сокращения срока жизни святынь. 10 февраля в музей с такой же просьбой обращался уже председатель центрального совета упомянутого движения А. Буркин. Заинтересованным лицам было предложено сделать копию.

Попытки возвращения иконы предпринимались и другими лицами. Так, 22 июня 2002 г. начальник отдела музеев Министерства Анна Колупаева обратилась в Галерею (письмо № 713-15.1-25) с просьбой предоставить информацию о Свенской иконе в связи с письмом жительницы Калуги Е. Захаровой, содержащим просьбу возвратить икону на Брянскую землю. В ответе сообщалось о невозможности удовлетворить просьбу, ввиду состояния иконы, являющейся «хронически больным памятником».

В последнее время от брянского отделения «России Православной» стали поступать просьбы о временном изнесении иконы в Толмачевский храм для совершения молебнов группами паломников, прибывающих с Брянщины. В частности, как положительная реакция на такое письмо, дирекцией 12 мая 2004 г. был издан приказ о демонтаже иконы из экспозиции и перенесении ее в храм на 16 мая в специальной витрине. В тот день с Брянщины так никто и не приехал, однако 18 апреля 2005 г. В. Туриков вновь обратился к руководству Галереи с подобной просьбой.

Отношения между музеем и религиозными организациями существовали не только в деле возвращения святынь. Инициатива исходила непосредственно от монастырей и приходов. Их представители рассматривали создание ларьков по продаже церковной утвари и литературы в среде ценителей древнерусской иконописи и искусства, посещающих Третьяковку, как удачный маркетинговый ход. Священник Антоний Серов, настоятель церкви св. мучеников Кизических в Москве, 10 февраля 1996 г. просил Галерею «оказать милость и содействие» и помочь ему решить финансовые проблем, связанные с реставрацией храма, путем открытия в музее постоянной торговли церковной утварью и духовной литературой. Батюшке устно было сообщено о невозможности просимого [338]. 1 апреля 1998 г. помощник эконома Оптиной пустыни иеромонах Митрофан просил дирекцию Третьяковки оказать обители благотворительную помощь в виде выделения площади под торговую точку. 26 мая последовал отказ монастырю – музей «не располагал такой возможностью» [339]. Было отказано и настоятелю Софийского храма Москвы протоиерею Владимиру Волгину, просившему о том же 19 октября 1998 г. [340]

Впрочем, восстановить «историческую справедливость» просят не только представители православных организаций и общин. В октябре 2005 г. Московская городская дума обратилась к Президенту страны с просьбой вернуть в собственность Москвы «историческую часть» коллекции Галереи [341]. 31 августа 1892 г. Павел Третьяков передал свое живописное собрание в дар городу, создавшему Попечительский совет, а 3 июня 1918 г. председатель совнаркома Владимир Ульянов подписал постановление «О национализации Третьяковской галереи». Депутаты уже обращались к Борису Ельцину с подобным предложением в декабре 1997 г. «Неисторическую часть» коллекции Дума предложила выселить с Лаврушинского переулка на Крымский вал и назвать ее «Российский государственный музей современного искусства». Эта история – наглядное пособие, демонстрирующее, где рождаются стремление к переделу культурного наследия и превращение его в политическое оружие и банальный источник дохода.

Уникальность положительного опыта Третьяковской галереи несомненна. Однако тот факт, что находящаяся в храме свт. Николая в Толмачах Владимирская икона Божией Матери так и не стала центром настоящего паломничества православного люда, а также постоянные попытки патриархии разрушить сложившуюся практику свидетельствуют о серьезном кризисе христианского сознания в современной России. Святыня перестает быть посредником в молитве, она превращается в инструмент власти над обществом. Именно в этом заключается стремление любой ценой заполучить иконы всероссийского значения, пусть на время, но в собственное распоряжение, дабы заставить святыни «играть на своем поле». Дело здесь не в частных капризах, но в далеко идущих амбициях, которые возобладали над благоразумием и законом.

Именно об этом, как и о готовности руководства отечественной культуры подчиниться этим амбициям, свидетельствует последняя история с попыткой вывоза иконы «Троица», приписываемой кисти прп. Андрея Рублева, из музея в монастырь. Заручившись поддержкой министра культуры, в письме от 30 октября 2008 г. патриарх Алексий (Ридигер) просил позволить перемещение иконы в Троице-Сергиеву Лавру на время престольного праздника обители, который в 2009 г. приходился на 6–8 июня, сроком на 3 дня. В письме присутствовали ритуальные фразы: «сохранность иконы гарантируем»; «для иконы московским заводом Полиметаллов будет изготовлено специальное оборудование по техническим требованиям, согласованным со специалистами Государственной Третьяковской галереи»; «убежден, что общая церковная молитва перед этой древней святыней земли русской будет с благодарностью воспринята тысячами православных людей». Только благодаря «эмоциональной вздернутости», а именно так руководство ГТГ охарактеризовало обеспокоенность своих сотрудников судьбой иконы (и в частности Левона Нерсесяна), которые поделились с обществом этой обеспокоенностью, стало возможно проведение в Третьяковке 17 ноября 2008 г. расширенного реставрационного совещания. В итоговом документе, отправленном в патриархию, говорилось, что «стабильность состояния доски иконы, сплоченной из нескольких подвижно скрепленных друг с другом частей, в прошлом неоднократно подвергавшихся деформациям в результате изменений условий хранения, может обеспечиваться только при поддержании неизменных условий ее пребывания в музее» и что «даже при условии изготовления дорогостоящей витрины-капсулы, климат внутри которой должна обеспечивать сложная аппаратура, гарантировать безопасность памятника невозможно». Аппаратура может давать сбои, а для иконы весом в 27 кг создание подобного кивота беспрецедентно. К тому же он не решает вопроса, связанного с транспортировкой хрупкой иконы на дальнее расстояние. Главная задача такого кивота: защита от механических повреждений и от повышения температуры. Известно, например, что стекло кивота, в котором находится икона Владимирской Богоматери, во время торжественных богослужений нагревается на 20 градусов от многочисленных «прикладываний» – ритуальных поцелуев. Укрепление иконы перед отправкой возможно, но любое реставрационное вмешательство в древний образ крайне нежелательно. Образу необходим покой.

С этим мнением столкнулась консолидированная позиция руководства Третьяковки – директора Валентина Родионова и главного хранителя Ирины Селезневой. Временная передача иконы в Лавру выглядела в их глазах единственным спасением от нарисованной директором апокалиптической картины: «если мы хотим, чтоб сюда пришли, икону вынули из витрины, какая она есть, и унесли, вы можете ложиться на пороге, вас ОМОН положит, понимаете? Тот, который будет охранять ее выход. Вот тогда вы все это вспомните». Градус обсуждения был явно завышен. Руководство добивалось своего любой ценой. В. Родинов эмоционально восклицал: «Я готов пойти под суд! Я этого не боюсь. Опыт Донской иконы говорит о том, что мы на правильном пути. Вы плохо знаете, что происходит». И. Селезнева уточняла: «И не хотите знать, главное». Она же пыталась представить передачу полезной инициативой: «легче всего все освистать, захлопать и запретить», и утверждала, что то, что происходит на заседании – «это просто неуважение к огромной части населения России». Больше всего директор боялся голосования: «Голосовать нельзя, я вас уверяю. Давайте отложим». В последнем случае манипулировать мнением экспертов было бы значительно труднее. Происшедшее, как и в случае с передачей Русским музеем Торопецкой иконы, выявило принципиальное различие интересов музейного «генералитета» с одной стороны и профессионалов-хранителей и общества – с другой.

На этом фоне позиция рядового духовенства патриархии, втянутого в процесс обсуждения и осознавшего причины общей тревоги, выглядела гораздо более выигрышной. Присутствовавший на встрече казначей Лавры архимандрит Порфирий (Шутов) однозначно заявил: «Если будет принято решение, что икону переносить нельзя, потому что она может пострадать, – кто же этого не поймет?». По его словам, у лаврской братии «всегда присутствовало понимание важности обращения с этой иконой как с величайшим памятником, соблюдения всех требований музейного подхода». Является ли эта позиция искренней, или же речь идет лишь о мнении, которое желала бы услышать аудитория? Столь же корректен был протоиерей Николай Соколов, настоятель храма свт. Николая в Толмачах и завотделом ГТГ: «Реставрационный совет и все остальные службы отвечают за сохранность иконы, и они должны вынести решение, можно ли здесь рисковать». Сославшись на состояние российских дорог, он предпочел, чтобы икона Троицы на праздничные дни появлялась в его храме, как это было уже много лет подряд. Более осторожно, чем в 1993 г., выступил и протоиерей Александр Салтыков: икона должна быть возвращена владельцу, но только при условии обеспечения постоянного научного контроля за ее состоянием, а условия хранения образа должны сочетать и возможность поклонения ей как святыне, и возможность посещения ее как всемирно известного художественного памятника, и ее физическую сохранность. Все это резко контрастировало с позицией пресс-секретаря патриарха протоиерея Вигилянского, который вновь обвинил музеи в «укрывательстве краденного», пригрозив им анафемой за хранение богослужебной утвари.