Новый Мир ( № 10 2013) - Новый Мир Новый Мир

См. также рецензию Кирилла Корчагина в августовском номере «Нового мира» за этот год на поэтическую книгу Станислава Львовского «Всё ненадолго».

Александр Марков. Туземец наоборот. Посмотрев фильм-призер «Кинотавра», Александр Марков перечитал роман Алексея Иванова «Географ глобус пропил». — « Colta.ru », 2013, 13 июня < http://www.colta.ru >.

«Для этого нужно распутать то, что является первичным проектом Алексея Иванова. Этот проект соединяет в себе отсылку к двум моделям колонизации Урала: сословно-корпоративной колонизации, начатой Ермаком, и колонизации полицейской, проводившейся уже во времена после Смуты и особенно в императорской России. Собственно, Служкин и является таким неудавшимся полицейским, пытающимся ввести систему отношений, игнорирующих цеха и сословия; тогда как школьники представлены как сплоченная цеховая структура, эти усилия презирающая. Служкин не может наводить никакого порядка, а может только соблазнять — то своими знаниями, то опытом, то авантюрными перспективами. Будучи предназначен к тому, чтобы учреждать порядок, он не может стать и настоящим капиталистом, способным все купить».

«Моя поэзия перед потомством чиста…» На вопросы Александра Радашкевича отвечает Юрий Кублановский. — «Эмигрантская лира», 2013, № 2 < https://sites.google.com/site/emliramagazine >.

Говорит Юрий Кублановский: «Будучи человеком в общем-то неиздерганным, скорее доброжелательным, чем нет, и довольно покладистым, я действительно жил практически в одиночестве, когда был в эмиграции, и уже в кромешном одиночестве — в криминальные девяностые годы. То же самое и теперь. Но когда стареешь, одиночество становится даже уже потребностью. Я же не шестидесятник какой-нибудь, который должен все время светиться, а без этого угасает. Помню, я спросил Евгения Евтушенко, почему он уехал за океан в самые что ни на есть судьбоносные для российского социума годы. Он ответил: „Всего два, три звонка в день, сам понимаешь…”. Лев Лосев рассказывал мне, что если у Бродского телефон молчал более трех часов, он начинал дергаться и говорил, что поэты никому не нужны».

«„Разочарование” — это мягко сказано, Саша. И Солженицын, и я, и сотни тысяч других русских людей пережили в девяностые годы серьезную драму. А когда натовцы бомбили Белград, разоряли древности Косова — это было не меньшее потрясение, чем советские танки в Праге».

«Мы судим о будущем, исходя из прошлого». Профессор Кембриджа Александр Эткинд — о войнах памяти. Беседу вела Людмила Жукова. — «Новое время/ The New Times », 2013, № 22, 24 июня < http://www.newtimes.ru >.

Говорит Александр Эткинд: «<...> в России статус гуманитарных наук очень низок, хуже того, он снижается даже по сравнению с недавним советским прошлым. Особенно заметно это в последние два года. Впрочем, не просто снижается — его целенаправленно снижают».

«Мы не знаем будущего, но гадаем о нем, исходя из прошлого или, точнее, из того, что мы о нем знаем; я называю это „моделями памяти”. К примеру, после неполного успеха большевистской революции среди интеллектуалов и студентов началась эпидемия самоубийств, получившая название „есенинщины”. Естественно, никто не мог этого предсказать; зато сейчас можно задуматься о близком будущем, исходя из этой модели. Сейчас такой момент, когда кто-то говорит об отъезде, кто-то говорит об уходе в себя, другие говорят о новых формах в культуре и искусстве. Будущее никогда не повторяет прошлого, и, однако, знание прошлого помогает выжить в настоящем».

На последней ноте. Беседу вел Валерий Выжутович. — «Российская газета» (Федеральный выпуск), 2013, № 122, на сайте газеты — 7 июня < http://www.rg.ru >.

Говорит Владимир Мартынов: «Мы пользуемся великим классическим наследием, к которому не имеем никакого отношения. Большой театр долгое время был национальным символом. Он считался великим, потому что у него было великое прошлое. Сейчас он перестает быть даже брендом. Балет еще кое-как держится, а опера опустилась ниже плинтуса. Музыкальный театр, который не может поставить ни одной оперы Вагнера или Моцарта, это национальный позор. Конечно, на русской классике можно прожить, в том и заключается принцип существования сырьевой культуры».

«Скажем, новая опера — это прежде всего новая партитура. Если нет свежих композиторских идей, движения вперед не будет. А их нет. И руководство театра тут ни при чем. Руководство — это чиновники. Они пишут партитуры? Что-то ставят? Проблема куда более фундаментальна, чем смена власти. Могут прийти великие чиновники и даже великие режиссеры, но если никто не принесет новых партитур, то говорить не о чем. Этот гнойник когда-то должен был прорваться. Потому что невозможно сидеть на „сырьевой” игле „Спящей красавицы” и „Лебединого озера” и делать вид, будто это лицо современной российской культуры».

«Я слышал, кто-то из деятелей Большого театра высказал мысль, что все их беды, они, мол, от того, что ставятся „не те” спектакли: „Дети Розенталя”, еще что-то... Я не в восторге от „Детей Розенталя”, но это хоть какая-то попытка создать что-то новое, актуальное».

Неоскорбленная часть души. Писатель и филолог Алексей Варламов о Михаиле Пришвине, любимых и ненавидимых 90-х и премиальных вешках. Беседу вела Дарья Данилова. — «НГ Ex libris», 2013, 20 июня < http://www.ng.ru/ng_exlibris >.

Говорит Алексей Варламов: «Я и люблю, и ненавижу эти [90-е] годы. Даже советские времена не вызывают у меня столько чувств. 90-е, понимаете… Я не случайно назвал свой первый роман „Лох” — тогда это слово только входило в оборот: оно, по-моему, достаточно точно выразило то, что с нами в ту пору произошло. После ошеломительной радости конца 80-х, когда мы шли по Садовому кольцу стотысячной толпой и скандировали „Долой КПСС!”, после счастливого августа 91-го года все случившееся потом стало для меня кошмаром. При этом я отдаю себе отчет, что маленькие беды московского жителя ничто по сравнению с тем, что пережили люди на окраинах империи, в промышленных городах с остановившимися заводами, в деревнях, но и мне пришлось хлебнуть, а главное — постоянная жизнь в страхе, что завтра рухнет то немногое, что еще живо.  И все-таки теперь, оглядываясь назад, я вспоминаю 90-е с чувством благодарности. За то, что они были, за то, что кончились, за то, что мы выжили, за то, что тогда как раз масштаб человеческих личностей сделался чуть крупнее».

Неподдающийся. Беседу вела Валерия Сычева. — «Итоги», 2013, № 22 и 23 < http://www.itogi.ru >.

Говорит Эдуард Лимонов: «С папой все очень смутно. Он попал в ОГПУ, то, которое НКВД, лишь потому, что был человеком талантливым и любопытствующим. Уже в 17 лет, до армии, работал на радио в городе с трогательным названием Лиски, что в Воронежской области. Есть его фотографии то в радиорубке с какими-то громоздкими радиоприборами, то с аппаратурой висящим с „кошками” на ногах на столбе. Видимо, это было необычным для того времени, и талантливого кадра взяли к себе ОГПУ-НКВД, рекрутировавшие лучших. Принадлежность отца к этой организации мне как раз всегда нравилась — сообщала ему некую таинственность. И отцу, видимо, какое-то время все это нравилось. Но он не смог дослужиться до высших чинов — предполагаю, что родственники у нас были „неправильные”».

«Когда меня задержали после пышной свадьбы с Щаповой, то я подумал, что меня хотят заставить стучать на наш андеграунд. Но мне сказали, что их это не интересует — мол, у них тут достаточно сведений. Интересует же информация о моих походах в посольство, куда они не могут послать своих людей. Я отказался их информировать. Сказал, что мой отец достаточно работал на НКВД и наказал мне никогда не влезать ни в какие отношения с органами, что он за нас за всех отпахал».

«Сотрудники спецслужб везде более или менее одинаковые, даже внешне. В Москве у меня был молодой следователь, некий Антон Семенович — в очках без оправы, довольно высокий дылда, худой, ходил в светлых пиджаках и белой рубашке. Потом я видел точно таких же фэбээровцев — дылд в очках. Позже, попав во французскую контрразведку, DST , встретил таких же типажей. Скажем, в офисе FBI , что на Ист-Сайде, видел на стене коридора объявление о том, что команда FBI играет с командой CIA матч по бейсболу. Потом в DST во Франции приметил практически такое же объявление, только играли не в бейсбол, а во что-то другое».