Воспоминания. От крепостного права до большевиков - Николай Егорович Врангель

– Зачем же вы требуете то, что сами называете ерундой?

– Ничего не поделаешь! принесли этот список, велели предъявить. Коль не предъявите, говорят, и вас, и вашу семью убьем. Как тут не подписать!

– Да кто же говорит? Что за люди?

– От самого, значит, комитета присланы.

– Какого комитета?

– А Бог его знает!

– А кто приносил?

– Кто их знает! Один-то, пожалуй, и правда рабочий был. Парень, видно, толковый, а другие – не то из студентов, не то господа.

– И вам не стыдно исполнять глупые приказы какого-то комитета? Какого, и сами не знаете. Дураки написали ерунду, а вы, умные люди, подписываете?

– Эх, барин! – покачал головой старик. – Вот у Лесснера[65] не послушались комитета, да пять человек ночью и порешили. Жили бы мы все в одном месте, ну тогда дело другое! А живем мы кто где. Придут и зарежут – и концы в воду. Вот и у Нобеля[66]: там кто-то не подписал – и избили до полусмерти. Как тут не подписать?!

Явились уполномоченные, в большинстве горланы. Стали обсуждать требования пункт за пунктом. Но что это было за обсуждение! Речь идет о специальном вопросе: расценке какой-нибудь гайки, а они жарят фразами из Каутского или Маркса, а может быть, даже не из них, а из подпольных брошюр. Мы в требованиях отказали. Работы прекратили. Одного из инженеров, даже не служащего у нас, а присланного из-за границы, чтоб устроить патентованное производство, вывезли на тачке и опрокинули в лужу.

А чрез несколько дней, даже не пытаясь начать новые переговоры, рабочие снова стали на работу. На наш вопрос, что это означает, наши друзья ответили, что возобновить работу разрешил комитет, а когда горланы не согласились, приказал «сам батюшка».

– Какой батюшка?

– Разве вы о нем никогда не слыхали? Гапон[67].

Поп Гапон

Конечно, мы слышали о Гапоне – о нем много было разговоров. Однажды по просьбе высокопоставленного лица, кажется это был городской голова, мы выделили большую сумму денег для поддержки его просветительской деятельности. Позже мы слышали, кажется от того же лица, что Гапон всех предал, что он был наполовину мошенник и наполовину революционер.

– Разве рабочие продолжают иметь с ним дело? – спрашиваю.

– А как же. У него на квартире, то есть не у него, а на другой, часто происходят собеседования. И теперь принимаются записи.

– Какие записи? на что?

Старик рассказал, что Гапон принимает записи, чтобы всем скопом идти к Царю, просить у него защиты.

– И вы пойдете?

– А как же! Батька говорит, что идти нужно, и комитет приказал.

– Смотрите, чтобы чего-нибудь не вышло. Сами знаете, какое время. По головке за это не погладят!

– Ничего худого выйти не может. Идем по вызову самого Царя. Хочет узнать о наших нуждах.

– Вас обманывают. А если против Царя что-нибудь замышляют?

– Это никак быть не может. Батюшка со всех клятву берет, что ни ножей, ни оружия с собой не возьмут. Приказал всем надеть праздничное платье: к самому, мол, Царю идете в гости.

«Кровавое воскресенье»

9 января 1905 года, чуть свет, директор опять телефонировал, прося сейчас приехать. Я отправился. Но, проехав через Николаевский мост, вернулся. Там стоял наряд войск. Полицейский офицер мне заявил, что на Васильевский остров ехать можно, но обратно не разрешит. Обратно через Неву никого пропускать не приказано. У Академии стояли стройными рядами рабочие, все прибывая. Сколько я мог заметить, они были одеты в праздничное платье. Я вернулся через Дворцовую площадь. Там стояли войска. Знакомый офицер мне передал, что людям розданы боевые патроны.

– На что? рабочие настроены вполне миролюбиво. Я уверен, что Государь к ним выйдет.

Офицер удивился:

– Разве вы не знаете, что Государя в городе нет? Он выехал.

– Выехал из города? Быть не может!

– Я знаю наверняка.

– Когда выехал?

– Этого я не знаю. Кто говорит – вчера, кто – раньше.

Раньше? И я вспомнил печальную, возмутительную картину. Неужто это и был его отъезд?! Я находился у антиквара Смирнова, на Вознесенском, как раз против Александровского рынка. Дело было к вечеру. Рынок уже закрывали, толпа выходила из рядов. Вдруг мы услыхали хохот, пискливое «ура» мальчишек. Какая-то карета не рысью, а сумасшедшим карьером, как мчатся только пожарные, во все лопатки улепетывала по направлению к вокзалам. В ней сидел Государь. Прохожие смеялись, мальчишки свистали, гикали:

– Ату его!

Седой отставной солдат, с двумя Георгиями на груди, печально покачал головой:

– До чего дожили! Сам помазанник Божий!

Дальнейший ход событий злополучного 9 января известен. Многочисленная толпа рабочих стройными рядами, с пением «Спаси Господи люди Твоя», двинулась по набережной к площади Зимнего дворца. Впереди, с крестом в руках, шел священник Гапон, несли образа и царский портрет. Дойдя до дворца, толпа стала. Полиция отдала приказ разойтись. Толпа не трогалась. Троекратное предупреждение – и начался расстрел.

Сколько было убитых и раненых, узнать не удалось. Официально называли десятки, в городе говорили о тысяче. Утверждали, что из высших властей никто даже не счел нужным показаться на площади. Всем руководил какой-то мелкий полицейский чин.

Предстояла ли необходимость прибегать к столь беспощадным мерам? Выяснить это мне не удалось. Большинство свидетелей на этот вопрос отвечало отрицательно. Я расспрашивал об этом, между прочим, двух моих друзей, которым обоим безусловно можно было верить. Оба были военные, серьезные генералы, одних и тех же убеждений, люди опытные, видавшие виды на своем веку, и я им доверял. Оба видели происходившее одновременно из одного и того же окна Главного штаба, следовательно, видели идентично одно и то же, а между тем оценка событий была радикально противоположна.

– Была ли необходимость открыть огонь? – спросил я.

– Безусловно, – сказал один, – а то толпа смела бы войско.

– Ни малейшей, – сказал другой.

Разберитесь после этого в удельном весе свидетельских показаний.

Мнения о намерениях рабочих и причинах этой демонстрации – тоже различны.

Одни утверждали, что все было провоцировано полицией. Другие – что рабочие хотели овладеть дворцом и что их миролюбие было лишь маскою. Обе версии голословны.

Одно мне кажется несомненным: выйди Государь на балкон, выслушай он так или иначе народ, ничего бы не было, разве то, что Царь стал бы более популярен, чем был. Но, как оказалось, во все свое царствование благоприятными обстоятельствами он пользоваться не умел. Как окреп престиж его прадеда, Николая I, после его появления во время холерного бунта на Сенной площади[68]! Но Царь был только Николай Второй, а не второй