Венецианский бархат - Мишель Ловрик

Ему казалось, будто каждое его резкое слово оставляет на их любви несмываемую царапину. Но, стоило Венделину в очередной раз заметить, как она ненавидит бюро, он ничего не мог с собой поделать и раздражался на нее.

Но даже Венделин вынужден был признать, что яйца внутри ящичков бюро какие-то нехорошие. Кроме того, они мешали осуществлению его планов. В ночь перед тем, как начать свою кампанию любовных писем, он медленно и бережно вынул каждое яйцо из его убежища. Все они были разными, но каждое по-своему прекрасно. Он сложил их в коробку, намереваясь подарить Бруно, но потом сообразил, что не вынесет упреков жены, если сделает это. Он мрачно подошел к окну и высыпал содержимое коробки прямо в канал, текущий внизу. Флотилия яиц моментально выстроилась походным порядком и уплыла. В их движении было нечто странное, но Венделин никак не мог понять, что именно.

И только поздно ночью он сообразил, что не давало ему покоя: яйца уплыли против течения.

Судьба лает на меня, словно бешеная собака.

Теперь чертов кот принялся опустошать ящики моего комода. Он научился вставать на задние лапы и поочередно трогать ручки ящиков передними, причем тер их быстро и яростно, словно пытался развести огонь. Некоторые ручки подавались, и он с превеликим удовольствием укладывался спать в открытом ящике, предварительно вышвырнув его содержимое на пол. Если же в ящике обнаруживались красивые вещи, он воровал их и относил в свой будуар, где мне приходилось буквально вырывать их у него изо рта, если я хотела вернуть их обратно.

Когда это случилось в первый раз, я вошла на кухню и обнаружила там полный разгром – пять ящичков было выдвинуто, а их содержимое валялось на полу. Я решила, что это вернулся бандит, который бросил нам в окно камень.

Я закричала, призывая мужа сойти вниз из своего кабинета:

– Нас ограбили!

Он тщательно и не спеша осмотрел сцену преступления. Через несколько минут он провел меня в кошачий угол и показал на лежащие там вещи.

– Нас ограбили изнутри, – заметил он, – потому что преступник – член семьи, – и улыбнулся.

Но мне не понравилось, как он это сказал, потому что этот случай вдруг напомнил мне о том, что это я украла у печатников их репутацию и подвергла их жизни опасности, я, которая должна была больше всех заботиться об их благосостоянии. И тогда я спросила себя, а не узнал ли муж о том, что я наделала, и не счел ли он бюро справедливым наказанием для меня.

Венделин принялся тщательно готовить любовные письма. Он не хотел задавать ритм, который не сможет выдерживать, и потому первые шестьдесят писем подготовил заранее, наслаждаясь их аккуратной последовательностью. Он не сомневался, что они вернут ему любовь и доверие жены, которых он столь загадочным образом лишился за те несколько недель, что прошли с момента покупки бюро.

Люссиета стала есть меньше, чем раньше, и уже не выглядела такой пухленькой, как прежде. Он проникся нежностью к своей исхудавшей маленькой женушке, но когда подошел к ней на кухне, чтобы обнять, она замерла в его объятиях, холодная и неподвижная.

– Все еще дуешься на меня из‑за бюро? – спросил он.

Она кивнула.

Он отстранился, хотя она цеплялась за него.

– Ты просто невозможна. Как ты можешь быть такой упрямой?

– Пожалуйста… – произнесла она, но он высвободился из кольца ее рук и подтолкнул ее к двери.

Она застонала.

– Вы, венецианцы… – начал было он, но она уже исчезла.

А Венделина вдруг охватило нестерпимое желание увидеть и потрогать свое прекрасное бюро, которое не станет испуганно отшатываться от него, как это сделала она. Он взбежал по лестнице в свой кабинет, пытаясь не обращать внимания на всхлипы, доносящиеся из спальни, когда он проходил мимо.

Воздух между нами, который раньше трепетал от желания, теперь устало поник.

Он душит и подавляет меня. Всякий раз, когда это случается, в голове у меня брезжит смутная догадка, но только сейчас я сообразила, в чем дело.

Когда наступает восьмой месяц года и начинается жара, выносить которую могут одни только бедняки, богачи этого города покидают свои палаццо и перебираются в горы, в покой и прохладу. Их палаццо, некогда кипевшие бурной жизнью, закрываются и замирают один за другим. Так и мой муж. Все начинается с того, что захлопываются всего несколько окон, но вскоре уже вся мебель укрыта простынями, залы и коридоры пустеют, и в доме не остается больше ничего, кроме тягостного молчания.

У меня разрывается сердце, ведь в такие моменты я понимаю, что он – совсем не тот, кого я знаю. Он превращается в человека, от которого я должна бежать, а не жить с ним рядом в качестве жены.

Теперь, когда я увидела, каким бывает порой муж, я знаю, что это может повториться в любой момент. И такое ощущение отравляет новыми страхами не только будущее, но и прошлое. Я вспоминаю наши акты любви и спрашиваю себя – а были ли они тем же самым для него, что и для меня? Если были, то как он может сейчас разрушать то доверие, что существовало между нами? Или же все эти годы были лишь преддверием семейной жизни, которая обязательно станет горькой и постылой, как у всех остальных?

Ну и пусть. Даже если бы мне было известно заранее, чем все обернется, я бы все равно любила его всей душой.

Я знаю за собой склонность преувеличивать, раздувать из мухи слона и пытаюсь не давать воли своему воображению.

Я говорю себе: «Что ж, любовь, оказывается, не бывает идеальной и безупречной. Но почему я плачу? Ни один день тоже не бывает безоблачным, и наш сын тоже, как и наш кот, как и все остальное в этом мире. Я и сама далека от идеала. Так почему же я жду, что у меня все будет просто прекрасно с мужем, изо дня в день, из года в год?»

Я стучу костяшками пальцев по столбику кровати, словно эта легкая физическая боль может прогнать душевную, что затаилась глубоко внутри.

Я смотрюсь в зеркало, чтобы понять, что эта боль делает со мной. Когда на душе у меня грустно, вот как сейчас, губы мои выглядят нарисованными. Уголки их опускаются вниз под тяжестью краски. Когда он мною недоволен, что в последнее время случается регулярно, рот его превращается в тонкую линию, а губы втягиваются вовнутрь, недоступные для поцелуев, даже если мне хватит храбрости отважиться на них.

Мы по-прежнему занимаемся любовью. В темноте я не вижу линию его губ. Мы по-прежнему разговариваем, хотя нам трудно находить слова друг для друга, и говорим о повседневных вещах – о новом зубике, что режется у нашего сына, или о последней краже кота.