Венецианский бархат - Мишель Ловрик

До сего момента Джентилия требовала, чтобы он рассказал ей все. Бруно же ограничивался тем, что весьма избирательно поверял ей свои тайны, скармливая ей сущие крохи, которые лишь разжигали ее аппетит.

Но сегодня он не утаивал ничего, назвав даже причину, которая и побудила его открыть ей душу, сбивчиво рассказав сестре историю с изрезанным ликом Мадонны в венецианской студии. Эту часть его исповеди, предупредил он Джентилию, не должен услышать никто, кроме нее, хотя, похоже, уже все кому не лень и так знали о характере и дурных привычках этой шлюхи из Далмации, что соблазнила его брата, этой Сосии Симеон. Бруно заставил Джентилию поклясться, что об истории с портретом она не расскажет никому.

– Если станет известно, что я видел ее и не остановил… – Бруно содрогнулся.

Джентилия в ответ лишь покачала головой: нет, нет. Она никому не откроет его тайну. Эта история представлялась ей куда менее важной, чем все остальные подробности о жизни Сосии, в сущности, даже не имеющие прямого отношения к делу. Почему Бруно так потрясло то, что в Венеции стало одной картиной меньше? Город буквально набит ими, как арбуз семечками!

Отставив в сторону Мадонну, она с замиранием сердца попыталась разложить по полочкам только что полученные сведения о Сосии. По спине ее струйками стекал пот. Ей нужно было время, чтобы разобраться во всем и отделить зерна от плевел. А пока что она решила разлучить Бруно с тем, что причиняло ему такую боль, хотя и понимала прекрасно, что в кратковременной перспективе ему от этого станет еще больнее. Джентилия смотрела, как на край фонтана присел голубь и стал пить воду. Она ощущала тяжелую влагу в его клюве, холодную, как и ее собственные слова. Обращаясь к Бруно, она не смотрела на него.

– Ты не можешь любить ее, Бруно. Она – очень плохой человек. Говоря по правде, это – слишком мягкое слово, чтобы описать то, как она разрушает все хорошее, что почитают другие люди.

Бруно изумленно уставился на сестру. Он никогда не слышал, чтобы она изъяснялась в таком вот духе. Быть может, он недооценил ее? Быть может, его страх того, что она окажется умственно неполноценной, безоснователен? В таком случае ему лишь оставалось вздохнуть с облегчением. И он ответил ей так же, как ответил бы Фелису или Венделину, нормальным тоном вместо упрощенного языка, которым он привык пользоваться в разговорах с нею с самого детства.

– Она – не плохая, в глубине души, я имею в виду. Всю жизнь она терпела лишения и надругательства. Те, кто оказываются в ее положении, прибегают к насилию и обману, чтобы самоутвердиться. Она ничуть не хуже всех остальных, кто был обречен вести такой же образ жизни, что и она.

– Обречен? Рабино Симеон обращался с нею с исключительной добротой. Ее взял к себе уважаемый доктор, который оказал ей честь, женившись на ней, терпел ее извращения и измены, даже те, что она вытворяет с тобой. Ей нет оправдания. Теперь, когда ты рассказал мне обо всем, я могу дать тебе только один ответ. Раньше в моем сердце было место для того, чтобы простить ее ради тебя, потому что я люблю тебя. Но теперь в нем не осталось ни одного потаенного уголка, который не был бы запачкан ее преступлениями. Теперь оно саднит, как заноза в пальце.

– У меня болит душа и все тело, но без нее мне еще хуже.

– Что ж, Бруно, разве тебе от этого легче? Подумай о миллионах мужчин, не знавших ее, но живущих долго и счастливо. Подумай о сотнях мужчин, которые имели ее точно такими же способами, что и ты. – Джентилия с удовлетворением отметила, что при этих ее словах Бруно побледнел и вздрогнул. – И которые теперь живут без нее, став от этого лишь здоровее и счастливее. Подумай о том, что ты можешь стать одним из них.

– Мысль о том, чтобы расстаться с нею, мне невыносима.

– Бруно, ты похож на ходячего мертвеца.

Это была правда. Он напоминал ей людей, которых она видела лежащими на соломенных тюфяках в мертвецкой в ожидании захоронения. Обязанности Джентилии в монастыре теперь включали в себя еще и облачение покойников. Она вспомнила трупы, которые закутывала в саваны. Полное унижения лицо Бруно, его онемевшие губы напомнили ей о тех, кто уже покинул этот мир. Она недовольно скривилась, наморщив нос.

– И пахнешь ты странно, словно старое вино, прокисшее в бочке.

– Я слишком много пью, это правда. Я пытаюсь обрести забвение, в которое погружаюсь с нею.

– Ты хочешь умереть, Бруно? Она подталкивает тебя именно к этому.

– Если я не смогу заполучить ее, то да. А теперь мне пора идти. Она может ждать меня у дверей моей комнаты, а долго ждать она не будет! – Он едва слышно застонал. – Как я смогу взглянуть ей в лицо, когда знаю, что она сделала с Мадонной?

– Возвращайся и поговори со мной снова, Бруно. Быть может, выпустив слова на волю, ты сможешь очиститься изнутри. Со мной ты можешь совершенно спокойно говорить о таких вещах, как ни с кем другим. Ее репутация далеко не безупречна, и твоя тоже пострадает, если о вашей связи станет известно.

– Ты – добрая.

Но, едва слова эти сорвались с его губ, как Бруно ощутил смятение и беспокойство. Каким-то шестым чувством он понимал – и стыдился своего понимания, – что Джентилия вовсе не добрая; обстоятельства всего лишь вынуждают ее быть таковой. Будь она свободна, как Сосия, кем бы она стала? А ее любопытство вообще повергало его в ужас. Она задавала слишком много вопросов; не терзаясь угрызениями совести, она самым беспардонным образом рылась в его воспоминаниях. Она требовала от него подробностей, рассказывая о которых он заливался краской стыда. И ее последующие слова лишь укрепили его опасения, когда, взяв его за руку, она настойчиво заговорила:

– А кем еще я могу быть, Бруно? Ты заставляешь меня чувствовать себя ущербной оттого, что я не могу стать… объектом любви, как эта Сосия в твоей жизни. Если бы я могла, – едва слышно прошептала она, – тогда она тебе не понадобилась бы.

Бруно вырвал у нее руку и попятился. Джентилия не сводила с него глаз. Он слышал ее дыхание, глубокое и частое, и понял, что она не владеет собой. На лице у нее появилось отсутствующее выражение, как иногда случалось в детстве, когда она требовала от него соблюдения диких правил для игр, которые сама же и придумывала. Она смотрела на него так, словно пребывала в трансе, и он испугался того, что еще она может сказать. Поцеловав ее в щеку, он поднял руку в прощальном жесте, но она остановила его, загородив ему дорогу.

– Неужели ты не понимаешь, – прошипела Джентилия, – что я ревную ее к той близости, что она делит с тобой?