Пламя возмездия - Биверли Бирн

– Я повторяю, что могу обойтись и без вашей помощи.

– Могу я поинтересоваться, каким образом?

– Франсиско отказался от банка в Кордове. Больше нет никого, кто мог бы взять на себя Кордову, Беатрис решила, что Майкл должен быть там.

Дьявол! Дьявол и тысяча чертей! Он не мог подумать, что ей может быть известно о Франсиско, по крайней мере, сейчас, он не мог подумать, что ей удалось впутать сюда и Беатрис. Это было вообще как гром среди ясного неба. Он не удивился, если бы Беатрис обратилась за советом к нему.

– Ах, вот оно что, Беатрис. – Норман от души надеялся, что она не поймет по его лицу, как он был ошарашен. – Она ведь сейчас здесь, в Англии, не так ли? Мне кажется, что вплоть до недавних пор она пребывала в Уэстлэйке?

– Она сейчас находится в Лондоне, причем живет здесь, в этом же отеле.

Это ему объяснило очень многое. После смерти Хуана Луиса эти две женщины остались друг у друга в подружках. Это он совершенно выпустил из виду.

– Понимаю, – только и сказал он. – Впрочем, что бы вы там с Беатрис не решали, банк в Кордове не обозначен в ее наследстве. В этой семье всегда мужчины были…

– Мужчины, во всяком случае, некоторые из них, натворили немало позорных дел, – не дала ему договорить Лила. Она поднялась. – Думаю, что вам лучше уйти, Норман.

– Знаете, Лила, вы совершаете очень большую ошибку.

– Я так не считаю, – она открыла дверь и ждала, пока он выйдет. Норман, поколебавшись и не найдя, что сказать, уже сделал шаг, чтобы выйти из гостиной Лилы, но решил все же разыграть последнюю карту. – Если вы откажетесь сейчас помочь мне, Майклу никогда не видать Кордовы. Клянусь вам, что это будет так.

– Вы ошибаетесь, Норман. Еще кое-что, чего вы не знаете, но я вам скажу – у Майкла есть половинка медальона Хуана Луиса.

В его животе холодным комком застыла ненависть. Нормана трясло. Он был даже обрадован тем, что извозчику кэба больше часа пришлось пробираться через сутолоку транспорта между Мэйфэйром и Найтсбриджем, это время Норман использовал для того, чтобы обрести над собой утраченный контроль. Чтоб этой бабе в аду полыхать синим пламенем! Не приходилось удивляться, что ее прозвали Черная Вдова – кусает намертво и ведь еще и наслаждается, когда ее жертву корчи охватывают. Но этот медальон, как к ней мог попасть медальон? Его голова гудела, каждый удар сердца отдавался в ней ударом парового молота, в животе грозно урчало. Он не мог найти решение этой головоломки.

Норман прикоснулся к груди – его медальон, слава Богу, был у него в сейфе. Он перестал его носить несколько лет назад. Но в определенном смысле модно было считать, что он врос в него. Конечно, никакой юридической силы этот медальон не имел. Майкл Кэррен мог обладать своей кордовской частичкой, но и что с того? Разве Хуан Луис упомянул в своем завещании Майкла Кэррена как его наследника? Нет, он не имел права наследовать Кордову. Свои пожелания Хуан Луис изложил в завещании, черным по белому. В отношении этого сомнений не было и нет.

Зато в обладании медальоном имелось определенное моральное содержание. Для посторонних все эти тонкости, может, и оставались непонятными, странными, но каждый из их семьи понимал, что это значило. «Предрассудки, суеверная чепуха», – вслух пробормотал Норман. Его слова эхом отдались у него в ушах. Он знал, что лгал себе. Медальон обладал силой – тот благоговейный страх, который он испытывал перед ним, был чем-то фундаментальным, этого он никогда бы не смог отрицать. И никто из них не смог бы – ни Джемми, ни Генри, ни…

– Мы приехали, сэр.

Они остановились, кучер, соскочив на землю, открыл перед ним дверцу кареты. Норман не сразу понял, что они находились на Бэзил-стрит, он все еще пребывал во власти своих размышлений. Тряхнув головой, он вышел из кэба.

Дом Тима выглядел тихим, мирным, ступеньки были тщательно подметены, в вазонах по обе стороны парадного входа росли цветы, медный молоток на дверях был отполирован до блеска. Никому из проходивших мимо этого дома ни за что на свете не могло придти в голову, что за стенами этого дома разыгрывалась трагедия. Но может быть, хоть день сегодняшний будет милосерднее, может быть, он принесет улучшение или, по крайней мере, надежду на улучшение. Ведь должно же и хорошее происходить, не может же человек пребывать в полосе жизненных неудач постоянно, пора бы уже и произойти чему-то хорошему.

Его встретил Харкорт.

– Доктор наверху, сэр.

Дворецкий выглядел мрачнее тучи, но так он выглядел уже много дней. Разумеется, беспокоится за свое место, что тут может быть странного. Норман прошел мимо него и стал подниматься по лестнице. У дверей спальни Тимоти его встретила мисс Дансер. Эту монументальную фигуру было чрезвычайно сложно обойти.

– Сэр, не могли бы вы немного обождать здесь. У молодого джентльмена сейчас доктор.

Он и рта не успел раскрыть, как дверь в спальню была затворена. Норман прислонился лбом к притолоке и закрыл глаза. Боже, почему он так беспокоится? В конце концов, он и Тим на протяжении очень многих лет пребывали, по сути говоря, в ссоре ни больше ни меньше, и двуличие и предательство этого молодого человека было налицо. Но все едино – это ничего не меняло. Его душа кричала в мольбе об улучшении, он страстно желал, чтобы с Тимоти все стало как надо. Ведь он – мой сын, мой сын, не переставал говорить он себе. Плоть от плоти. Союз, который никто и ничто не в силах нарушить. И этот союз был реальностью, так же как и моральное воздействие медальона, реальностью, существующей по милости цепи обстоятельств. И отрицание этого могло привести к отрицанию своего собственного существования. Дверь спальни отворилась. Вышел доктор.

– Мистер Мендоза, я сожалею…

Норман безмолвно уставился на него – он уже знал, что ему предстояло сейчас услышать. Сама интонация, с которой говорил этот человек, способна была объяснить все.

– Ему хуже? – требовательность в голосе Нормана служила для того, чтобы замаскировать его страх.

– Нет, дело уже не в этом. Я сожалею, но я предпринял все, что в моих силах. Он скончался.

Хаммерсмит обвел взглядом сидящих.

– Джентльмены, время идет к ленчу, мы заседаем вот уже почти два часа. Вероятно, подошло время, когда мы должны сказать наше веское слово.

Хаммерсмит не сомневался, что необходимая сумма будет набрана уже сейчас, еще до ленча. Большинство из присутствовавших смертельно ненавидели Мендоза, и с огромным удовольствием понаблюдали бы, как те все глубже и глубже увязали в трясине. Но не помочь они не могли. Паника и хаос, неизбежно последовавшие бы за падением Мендоза, увлекли и поглотили бы и их.

Председательствующий Хаммерсмит искал в их глазах одобрения, поддержки. Боже мой, кого здесь сегодня только не было – весь Сити, во всем его блеске и великолепии. И со всей его злобой и корыстью. Сегодня здесь прозвучало немало высказываний, могущих служить образцовым примером того, какой разрушительной может быть злоба и корысть, зависть и неприязнь, но, в конце концов, уразумев, что речь шла ни больше ни меньше, чем о спасении собственной шкуры каждого из них, а платой за это было спасение Мендоза, то единогласно решили, что Мендоза должны быть спасены.

Хаммерсмит не мог воспринимать перед ним сидевших, как честных лиц, как индивидуальности. Любой находившийся сейчас в этом зале представлял кого-то. Джонатан обвел всех сидевших взглядом. Сейчас его взгляд задержался на представителе от наделенных огромной властью Ротшильдов и через секунду он дождался от этого человека подтверждение согласия могущественного дома в виде едва заметного кивка. Человек от Моргана поднял палец. Эмброс улыбнулся. Глин и Миллз кашлянули и махнули белым платком. Очередь соглашаться или не соглашаться была за Барингом. А Баринг покачал головой.

Хаммерсмит был в смятении, он никак не мог ожидать от него, что тот будет ставить ему палки в колеса. Если уж кому и проявить сочувствие, так это Барингу. Но тревога оказалась напрасной. Он ошибся – этот жест никаких протестов не означал. Баринг сейчас что-то бормотал о позоре данного акта.

– Я могу считать ваше высказывание выражением вашего согласия? – поинтересовался Хаммерсмит.

– Да, конечно. Ничего другого ведь не остается.

– Согласен с вами. Кауттс обещает внести свою лепту. Итак, джентльмены, все вместе мы предоставляем восемь миллионов.

Хаммерсмит взглянул на лежащие перед ним бумаги. Это был отвлекающий маневр, он работал с этими цифрами в течение двух дней и они намертво впечатались в его мозгу. Хаммерсмит повернулся к Рэнсому.

– Это значит, что нам необходимо разыскать еще пять миллионов, сэр. Для того, чтобы обеспечить Мендоза солидную базу это совершенно необходимо.

Управляющий Английским банком откашлялся.

– Очень хорошо, что все здесь присутствующие проявили щедрость. Конечно, все это, в ваших же интересах, но тем не менее… – Рэнсом глотнул воды из стоявшего перед ним стакана и продолжал: – Коль скоро Сити предпринимает сейчас этот выдающийся шаг для того, чтобы еще раз обезопасить себя, Английский банк гарантирует пять миллионов.