Когда говорит кровь - Михаил Александрович Беляев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Уже совсем скоро эта проблема решиться,– слегка раздраженно произнес Киран. Схватив золотой кубок, он осушил его жадными глотками и с силой поставил на стол.
Шето улыбнулся. Их старый план по превращению Аравенской гавани из уродливой дыры, порочащей самим своим существованием Кадиф, в парадные морские ворота, был как никогда близок к исполнению. И стоило этим двоим оказаться рядом, как Аравенны тут же увлекали их и уносили прочь от бремени повседневности. Но для Шето гавань была лишь малым штрихом в той картине, что созидалась его руками. А потому он предпочитал не тратить на нее своего времени и если и интересоваться ей, то лишь мельком. Но для Кирана она, кажется, постепенно становилась любимым детищем. И Шето совсем не хотел лишать брата удовольствия лицезреть, как его мечта становится явью.
На расположенную напротив стола сцену, которой еще не раз предстояло удивить гостей, поднялся высокий, словно бы специально вытянутый мужчина средних лет с падающими на плечи вьющимися волосами и глубоко посаженными глазами, казавшимся двумя потухшими угольками, сверкающими со дна колодца.
Это был Махатригон из Льгеба – один из самых известных арлингских поэтов и признанный во всем государстве мастер слова. Поначалу Шето думал, что возвеличивание победы его сына стоит заказать тайларину, дабы не растерять духа их крови, но Джаромо убедил его, что поэт из вечно мятежного и обособленного Арлинга, станет куда символичнее. И объявленная им поэма «Гром с севера», преподносила минувшую войну не просто как сражение с дикарями и разбойниками, но как вечное противостояние цивилизации и первобытной дикости. Как схватку звериного Калидорна и человеческой Паолосы – грани цивилизованного мира, как называли её еще во времена Джасурского царства, собравшейся и победившей под боевыми знаменами Тайлара.
И все же слушая его твердый поставленный голос, чеканящей каждое слово, как кузнец чешуйки доспеха, под то быстрые, то мелодичные наигрыши кифары, Первый старейшина то и дело невольно морщился. Нет, сами стихи были совсем недурны, даже, скорее, хороши. И определенно это были нужные стихи для будущего его семьи и государства. Махатригон из Льгеба, которому поручили написать величественный эпос, честно отработал каждый полученный им литав и каждый локоть земли в его новом поместье под Керрой.
И все же от источавшегося елея похвал Шето становилось немного дурно. Жизнь научила его никогда не доверять подхалимам. И в особенности не верить подхалимствующим поэтам. Эти словоделы, награжденные многими дарами Сладкоголосого бога искусств Илетана, постоянно меняли сторону и чурались такой добродетели как верность. Их талант был товаром, если только они искренне не верили в свои же слова. А Махатригон не верил. И стоило кому-нибудь из, скажем, алатреев, заплатить за поэму порочащую Шето или победы его сына, как он с радостью выполнил бы заказ, обесценив тем самым и декларируемый им сейчас эпос.
Но публике его выступление явно приходилось по вкусу. Конечно, все дело могло быть в избытке угощений и изысканных вин, способных украсить любое действие, но пока взгляды людей полнились восхищением, Шето был доволен и не жалел о потраченных деньгах. Пусть гости слушают этот сладкий елей. Пусть слушают и восхищаются его мальчиком и его деяниями. Ну а потом, будет уже потом.
Когда прозвучали последние слова поэмы, несколько мгновений зал пребывал в молчаливом оцепенении.
– Слава мастеру и слава великой победе! – первым раздался мелодичный высокий голос Патара Туэдиша. Он поднял кубок и, глядя прямо на Лико, выпил его до дна.
– Во славу! – тут же поддержал его хор сотен глоток, и зал в мгновение наполнился стуком кулаков о подлокотники.
Этот длинноволосый юноша, с по-девичьи красивым лицом и телосложением атлета, был безгранично предан Лико, за которым уплетался еще будучи совсем мальчишкой. Шето хорошо знал, что ради него он был готов умереть. А потому, когда Патар возглавил отряд телохранителей его сына во время похода, он почувствовал большое облегчение.
Сидевшие рядом с ним отец и дядя мало походили на своего наследника и поражали контрастом. Привыкший к строгости и аскетизму Басар сильно постарел и высох за эти два года. Его борода поседела и стала жиже, а на выбритом черепе появились бледные пятна, красневшие когда он морщился или раздражался. Шето попытался вспомнить, всегда ли у малисантийского стратига так западали глаза и сжимались губы, превращаясь в бледную полоску, словно у мертвеца, но так и не смог. Кажется, война сильно его измотала. В одном из писем Лико упоминал о мучавших его тестя хворях – от холода и сырости у него постоянно болели суставы и часто случались приступы лихорадки, но он упрямо отказывался от путешествий на повозке или теплого шатра, отдавая предпочтение лошади и обычной солдатской палатке. Хотя тагмарии и не любили его за жестокость и бессердечность, называя за глаза «Душегубом», этот человек всегда считал, что полководец обязан жить той же жизнью, что и его солдаты. И этому своему принципу он следовал до конца.
А вот младший из братьев, Эйн, как всегда наслаждался жизнью и угощениями. Его раскрасневшееся лицо лишь изредка было видно целиком: оно постоянно пряталось то за кусками всевозможного мяса, что было навалено высокой горой на блюде, то за массивным кубком, который прислуживающие за столом рабы едва успевали наполнять.
– Неужели харвены и вправду были столь дики и… чудовищны? – раздался изумленный голос Эная Туэдиша – старшего сына Эйна и стратига домашних тагм Кадифара.
– Поэт приукрасил,– небрежно бросил Басар, перекатывая в руке кубок.– Да, дикари были опасны и злы, но как видишь, мы сидим тут, а они в цепях и в ямах. Как и положено животным.
– Они не такие уж и животные, отец. Их города…
– Это ты те кучи, сваленные из бревен и булыжников, называешь городами?
– И все-таки,– с нажимом произнес Патар.– Это были города. Настоящие города. С продуманными улицами, укреплениями, храмами, крепостями и рыночными площадями. И жили в них тысячи человек, которые занимались ремеслами. Вспомни хотя бы Парсу или Бурек – да во многих наших городах живет меньше людей! А их войска? Они сражались в боевых порядках и понимали, что такое дисциплина и иерархия…
– Даже свора лесных волков, знает, что такое иерархия,– отрезал глава рода Туэдишей.– Впрочем, они и это знали плохо. Если бы
