Мятеж - Ханна Мэтьюсон
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Вайолет избирательно поглощает магию, – сказала Сибелла.
Было уже поздно, и они были измотаны, но Сибелла держала три листа бумаги из орехового дерева, на которых был написан результат их работы.
– Она может выбрать, выпить что-нибудь или оставить это в стороне. Мы можем спровоцировать ее, представив кортик как угрозу, но как мы можем гарантировать, что она проглотит наживку?
– Мы не будет провоцировать, – ответил Олливан.
Брови Сибеллы взлетели вверх.
– Прошу прощения?
Олливан провел рукой по лицу.
– Единственный безопасный подход – наложить чары в тот момент, когда они нам понадобятся. Тогда, если она увидит, как мы произносим заклинание, решит, что это неизбежная атака, и попытается нейтрализовать ее.
– Но…
– Но она попытается нейтрализовать нас прежде, чем мы сможем справиться с этим, я знаю.
Сибелла пролистала страницы, остановив взгляд на бесчисленных дополнениях и условиях, деликатно переплетающихся с основным замыслом.
– Это самое сложное заклинание, которое я когда-либо видела, – осторожно сказала она. – И ты хочешь разыграть его вживую перед целью, рискуя тем, что она высосет твою магию?
– Чего я хочу, так это спрятаться с тобой в этом пабе и вместе творить дьявольски хитрые чары, пока не состаримся и не поседеем.
Сибелла покраснела. Звезды, прошло так много времени с тех пор, как он заставлял ее краснеть.
– Но да. Это лучший способ.
– Ты уверен, что справишься с этим? Ты не спал.
Ее пристальный взгляд скользнул по нему.
– И ты переутомлен.
Переутомлен – это еще мягко сказано. Олливан последние двенадцать часов направлял в их работу весь свой глубокий колодец страха и негодования, и теперь, когда они закончили, этим эмоциям больше некуда было деваться. Это заклинание было его единственным шансом на оправдание. Даже если бы он преуспел, перед ним стояла задача изобразить себя в достаточной степени героем, чтобы его предыдущие проступки – которые теперь включали в себя нападение на двух силовиков и побег из-под стражи – могли быть приравнены к пощечине их власти. Он жалел, что не был добрее к своей матери с тех пор, как вернулся; она могла бы стать ценным союзником или его злейшим врагом в принятии решения о том, какое наказание он получит в конце всего этого. Несколько недель назад мысль о унижении была предана анафеме. Теперь он удивлялся, как мог быть таким гордым.
– Элли, если мне не дадут шанса выступить в свою защиту, – сказал он, – ты должна сделать все, что в твоих силах, чтобы помочь Кассии. Скажи любую ложь, какую только сможешь, чтобы изобразить ее невиновной во всем этом.
Губы Сибеллы скептически скривились.
– Я думала, что это все ее вина. Что изменилось?
Что изменилось. Олливан разуверил свою сестру в том, что уважение их семьи стоит того, чтобы стремиться к нему. Но вместо того, чтобы чувствовать, что освободил ее, он сделал бессмысленным то, из-за чего она страдала. Взрослея, он редко думал о своей сестре, а когда вспоминал, то, как ее воспитывали, казалось ему чем-то, что делали и с ним; твердым доказательством того, что ожидания, которые возлагала на него его семья, не будут обременять ее. То, что Кассия была счастлива в Зоопарке, что опекуны ценили ее, было единственным доказательством, в котором он нуждался: ее жизнь была легка, в то время как его жизнь превратилась в ад.
Но теперь он понимал, как она была приучена к долгу точно такими же механизмами, которые приучили его к бунту. Он никогда не винил себя за свои ценности и поэтому не мог винить Кассию за ее. Она бы не вошла так охотно в его жизнь, если бы ее жизнь была такой, как он себе представлял. Она искала выход, и побег, предложенный Олливаном, привел ее сюда, к самому большому беспорядку в их жизни.
Олливан не мог изменить того, чему научилась Кассия, но мог избавить ее от всего остального, и тогда он увидит, как она прокладывает свой собственный путь независимо от того, что, по его мнению, ей нужно делать.
Но это был не тот ответ, который он дал Сибелле. Эти чувства были слишком близки к признанию в проступке, к той версии себя, которую он не хотел, чтобы она видела.
– Мне ничем не поможет ее падение, – сказал он.
Было уже поздно; наверху туман, должно быть, начал переходить в более темные оттенки серого.
– Нам пора.
– Возможно, тебе стоит сначала отдохнуть, – сказала Сибелла.
Олливан покачал головой.
– У нас нет времени.
– Если в нужный момент ты будешь не в форме, я не смогу произнести заклинание за тебя, – сказала Сибелла, но все равно встала, сжимая бумаги в руке.
– Тебе и не придется этого делать, – сказал Олливан. Он стоял перед ней и видел отражение своей собственной усталости. – Или, скорее, у тебя не будет шанса. Если я не смогу провернуть это при первом удобном случае, у нас, вероятно, не хватит времени.
– О, – сказала Сибелла со спокойной усмешкой. – Интересно, как далеко она продвинулась в убийстве людей.
Убийство людей. Эта мысль привела измученные эмоции Олливана в тошнотворное неистовство; какая-то жгучая боль, такая сильная, что он не мог ни посмотреть на нее, ни даже объяснить. Ему потребовалось мгновение, чтобы придумать беззаботный ответ.
– Я надеюсь, что это хотя бы случится быстро.
А потом Сибелла поцеловала его. Это было быстро, слишком быстро, так что он скорее прочувствовал последствия, чем поцелуй; отсутствие ее губ, а не их присутствие.
Она приблизила свое лицо к его лицу, но не поцеловала снова, и Олливан слишком боялся, что она отстранится, если он попытается.
– Просто на случай, если это случится слишком быстро, – тихо сказала она, а затем контакт между ними прервался. Она выпрямилась и расправила плечи. – Давай пойдем и со всем разберемся.
Они переместились чуть южнее парка. Если бы что-то пошло не так – если бы Кассию или Вирджила нашли и вытянули из них подробности встречи, у Олливана и Сибеллы мог бы быть шанс обнаружить любого скрывающегося ополченца
