Мятеж - Ханна Мэтьюсон

были в них вместе. Отчасти это моя вина. Я начал серьезно относиться к своему будущему, и это изменило то, как ты стал ко мне относиться.

– Это неправда, – яростно сказал Олливан, даже когда стал прокручивать все в уме. Растущее внимание Сибеллы к ее политическому будущему; Лев и Вирджил влюбляются друг в друга; объединение с Джаспером. Неужели он потерял единственных людей, которые, как он чувствовал, действительно заботились о нем? Направил ли он эту боль на негодование по поводу своего деда и собственного будущего? Сибелла была права; до того как его развлечения стали более мрачными, она, а не Джаспер, была его добровольным сообщником. Была причина, по которой ее родители ненавидели его, – Олливан оказывал плохое влияние. Но достаточно ли он изменился, чтобы оставить Сибеллу позади, или они выросли в противоположных направлениях и преодолели пропасть между друг другом вместе, но поодиночке?

Новая боль нашла слабое место в его сердце и проникла внутрь; страх, что их любовная история была не историей героев и злодеев, опасности и дикой страсти, а историей тающих привязанностей и близости, медленно отступал, как сквозняк под дверью. Сидя тут перед камином, рядом с обхватившей его пальцы Сибеллой, он почувствовал себя ближе к ней, чем в последний год осмеливался мечтать. Но как двум людям продолжить с того места, на котором они остановились, если нить была изношена до неузнаваемости?

Рука Сибеллы выскользнула из его руки, и она наклонила голову, чтобы взять какую-то бумагу из стопки, которую он принес. Она стряхнула с лица все эмоции и расправила плечи.

– Давай все исправим, – сказала она с новой решимостью.

Это было совсем не то, чего ждал от нее Олливан.

Глава 36

Мэллори жили на извилистой улице с одинаковыми белыми домами, по которой Кассии и Льву приходилось передвигаться урывками. Каждые несколько шагов из тумана перед ними материализовывались новые фигуры; жители спешили от дверей к экипажам, чемоданы громоздились на тротуаре. Люди бежали.

– Отец, – внезапно позвал Лев. Пара, грузившая тележку, подняла глаза, и Лев перешел на бег трусцой.

– Я подожду здесь, – сказала Кассия, когда края фигуры Льва стали мягкими и он превратился в серую тень, как и все остальные. Люди дедушки будут искать ее; она использовала каждую возможность, чтобы избежать свидетелей.

Лев, по-видимому, пришел к такому же выводу. Она уловила лишь обрывки разговора, но не могла пропустить момент, когда их головы повернулись в ее сторону.

– Друг из Общества, – услышала она, как Лев сказал своим родителям.

Из Общества. Это была очевидная вещь и безобидная ложь, так почему же сказанное заставляло ее чувствовать себя невидимой?

Мэллори обменялись несколькими словами о Вирджиле, и, когда Лев покачал головой, их голоса стали громче. Я должен найти его, я не могу, и я прослежу за всем, – вот, что долетело до ушей Кассии. Лев обнял своих родителей, а затем стоял на тротуаре и смотрел вслед, пока тележка не скрылась из виду.

Кассия присоединилась к нему.

– Они оставляют тебя здесь?

– Они едут в дом моих бабушки и дедушки за городом, – сказал он дрожащим от эмоций голосом. – Мой дядя присоединится к ним завтра. Я пообещал, что последую за ним, как только узнаю, что с Вирджилом все в порядке.

– И они просто согласились?

– Они были недовольны, но это не от них зависит.

Он пожевал губу и бесполезно вглядывался в туман.

– Вирджил заходил дважды. Они сказали, что он в бешенстве. Кто-то сказал ему, что я приду сюда прошлой ночью среди всего этого хаоса.

– Если он думает, что ты направлялся именно сюда, возможно, нам следует подождать его возвращения, – сказала Кассия.

– Я тоже так думаю. Кроме того, я умираю с голоду.

Лев открыл дверь, и они сразу направились на кухню, где разграбили то, что оставили Мэллори: немного хлеба, масла и джема. Часы на стене показывали, что уже перевалило за полдень; большую часть дня они находились без сознания и блуждали в тумане. Лев заварил чайник чая, и они тихо сидели за кухонным столом, потягивая его и ковыряясь в еде, о которой так мечтали. Ни один из них не высказал того, о чем, как знала Кассия, оба думали; жизнь, какой они ее знали, рассыпалась в прах.

– Как у тебя дела?

Кассия настороженно подняла глаза, и Лев расплылся в улыбке.

– Я хотел бы пошутить, но я спрашиваю серьезно. На балу…

Кассия ожидала, что вздрогнет при упоминании о бале, но ничего не почувствовала.

– Последние два года, – мягко начала она, – я спала, ела и изучала магию. Я изрядно потрудилась, чтобы почувствовать себя настоящей чародейкой. Все это было ради того, чтобы попасть в Общество. Я не знаю, почему. Я не помню, как и когда это стало целью, потому что только когда потерпела неудачу во второй раз, поняла, что больше ничего не хотела; ничего другого для меня не существовало.

Она рискнула посмотреть на Льва, и он кивнул.

– Я хотела впечатлить преемников. А потом, прошлой ночью… из ниоткуда сотворила самое сильное заклинание в своей жизни перед всеми ними.

Лев слабо улыбнулся.

– Это было нечто особенное.

– Это было все, о чем я мечтала.

У нее в мыслях всплыли растерянные, испуганные лица ее сверстников. Кива, Пейшенс, Гейл; там были и другие, их было так много, и все лица почему-то тоже остались у нее в памяти.

– И это был неминуемый конец любому уважению, которое они, возможно, когда-либо испытывали ко мне. Все, за чем я гналась, – это… оказалось вне досягаемости.

Она проглотила комок в горле и взяла свою чашку.

– И вот я уже не так уверена, что мне вообще нужно связывать жизнь с магией. Может быть, я просто не вписываюсь.

Пальцы Льва тихо барабанили по столу. Он не мог перестать поглядывать на дверь каждые несколько минут. Кассия уже начала думать, что в какой-то момент своей речи потеряла его внимание – что это было слишком ранимо, слишком серьезно, – но он нарушил молчание.

– Когда я был ребенком, единственное, чего я хотел, это родиться с магией матери вместо магии отца. У меня в голове жила идея, что тогда она была бы цельной. Сильной.

Он пожал плечами.

– У меня не было причин верить в это, я просто хотел быть кем-то, кем угодно, кроме того, кем я был. Я ненавидел быть слабым чародеем, и ненавидел своих родителей за то, что они родили меня. Я говорил самые мерзкие вещи. Обвинил их в предательстве своего народа, сказал им,