Дневники. 1946-1947 - Михаил Михайлович Пришвин

чувствуем, что мало этих объяснений [для] такой невозможно грубой продовольственной расправы: об отмене карточек и вместе с этим у младенцев отнимается питание: матерей лишают карточек! Выходит, что карточки отменили в том смысле, что отняли хлеб.

4 Ноября. В природе безразличие.

348

Реформатская звонила, что сестра ее Елена Вас. вернулась из ссылки в Загорск, была на охоте и убила двух беляков. Когда-то я кокетничал этими зайцами: вот, мол, великие дела совершаются, а Михаил Пришвин охотится. Теперь все это отошло в область предания: время переменилось, забота, как наводнение, дошла до последней крысиной норы, и последняя водяная крыса выплыла. Я даже не думаю больше о том, как бы пережить, я думаю, написать бы только «Канал».

В рубле вечности нет. - А в чем же тогда, по-твоему, вечность? -Не в рубле, а в душе, - ответил Волков. - А душа - это пар. - Как хочешь. Пахан - это Валентин. - Ум без совести лучше работает, скорее и чище.

Башни кремлевские упираются в низкое небо и в нем прячут свои шпили. Александровский сад убран инеем. Земля сухая. Река течет и курится.

Валентин - скульптурный пахан. Никольский и жена его -скульптурные буржуи (имечко-то какое, Евдокия Терентьевна!). Живут для себя, целый день работают, оба грязные, а людей поят молоком и [кормят] огурцами: мещанское равновесие души.

Если только нет тайной военной причины этого бедствия, а [все это] результат хозяйственного управления, то, конечно, это так не пройдет и явятся большие перемены.

«Наши берега» пусть ходят по рукам, но в печать - ни-ни, Боже сохрани!

- Как я могу стоять за что-нибудь в политике. Если я не в курсе дел и в курс войти не могу, потому что прежде чем войти в курс, я должен отрезать себе путь к возвращению (так говорил огородник). И еще он говорил: - Я даю обществу огурцы в феврале месяце и за труд свой получаю от общества деньги, все остальное, как то - заботы о 349

бедных, о просвещении, а народном здоровье, спорте - это все я делаю по своему желанию: хочется - делаю, нет - и нет. И вот еще кричат социалисты: материализм! А разве не мы, буржуазия, повели новые вехи истории и материи? Мы взяли эту страсть у земли, у животных, у трав, принесли ее в город, обратили страсть земли в страсть золота и отдали за нее, за материю, душу свою. Нам было страшно, мы спасались, каждый по-своему, добрыми делами, церкви строили, кормили попов. А вы говорите: материя! Кому о ней говорить!

5 Ноября. Луковицу купола видно, а креста не видать, а иней на деревьях переночевал, и теперь деревья на земле, не покрытой снегом, темной - будто цветущие яблони.

Понимаю так, что идол золотой возник из труда: сверхмерный страстный труд накопления - вот что породило обожание золота и создало подмену Бога (идеала) материей (Волков). Точно так же, как в наше время эта страсть, как змея, сбросив с себя старую шкуру в имени материализма, сама превращается в иную форму, в

диктаторскую власть.

Если ехать, то завтра ехать надо непременно, а сегодня провести техосмотр, достать бензин. Или можно ехать 7-го?

- Так что же, по-твоему, так отцам-пустынникам и сидеть бы на местах, кормить кровью своей комаров? - Вот и кормить бы, думаешь это легко? - Не о том, что легко или трудно, а что какая из этого людям польза, если отцы не делом занимаются, а кормят собой комаров. - А пример? думаешь, мало это - пример? Люди примером живут, один глядит на другого: Иван запрягает, Семен глядит на него, понимает: наступило время пахать - и себе запрягает. Люди примером друг по другу живут. Прежде пример, а потом польза. И отцы-пустынники нам пример подавали. Когда же примера не стало и начали думать только о пользе, абы засеять побольше, абы попариться - тут богатство

350

пришло, и слабость, и зависть. Тогда пришел сильный и умный царь Петр и заставил божественных людей отливать пушки.

6 Ноября. Иней на деревьях, наверно, от ветра истратился, но сосульки остались, и небо серое сегодня повыше, а земля мерзлая, черная и все по-старому: безразличные дни смотрятся друг в друга, как в зеркальных отражениях.

Рассказывал вчера Володе о своих «Берегах», что замысел был мой помочь нашей пропаганде. - Разве, - сказал я, - не важно Александрову, что старейший честнейший писатель собирает внимание своих многочисленных читателей в пользу правительства? -Ошибаетесь, - ответил он, - им совсем не нужно считаться с мнением народа, привлекать народ на свою сторону, они без этого обойдутся и важно им только одно: партия.

Карточки начинают понемногу возвращать, и возникает вопрос: -А что этот испуг наш, отнявший у государства столько трудодней, не больше ли стоит хлеба, чем получилось прибавки от разбойничьего нападения бюрократии на тружеников? Не будь диктатуры, взял бы палку, поколотил бы этого начальника (не помню, как его назвали, как-то на букву «К»). А теперь пойдешь, поколотишь, и скажут, что это я на правительство бросился. Так сиди и молчи. И запасайся продуктами для себя, чтобы пережить голодные времена в надежде, что потом будет лучше. - А что, за эту зиму много ведь людей перемрет от голода? Володя, как будто спросонья, совсем равнодушно, даже с зевком, ответил: - Да, наверно, порядочно. И через некоторое время, оживая, добавил: - Мало ли чего в прошлом было! - А запасаетесь? - Нет, как-то привыкли ко всему: мало ли что в прошлом было, так и теперь: тоже пройдет.

Володя сказал, что роман ему трудно писать - слишком много знает.

351

Я вспомнил Горшкова, художника, с его небом: «Какое небо, и вот я его белилами!» Мне пришло в голову написать в «Огонек» рассказ о

Горшкове и Репине. Конец - слова Репина: он был гениальный.

И после этих слов свое заключение: десятки лет прошло с тех пор, и сколько раз по ночам, когда не спится, вставал неразрешенным старый вопрос, как это можно быть неталантливым, а гениальным? И я так себе разрешаю этот вопрос: можно быть гениальным человеком и неталантливым художником. И когда я так разрешил себе этот вопрос, вслед за ним встал другой: что же лучше? Быть гениальным художником и паршивеньким человечком или наоборот: плохеньким художником и гениальным человеком?

Вопрос остается для меня нерешенным, потому что в жизни своей я видел несколько гениальных художников, но все они