Блондинка. Том II - Джойс Оутс

В те годы мы жили на то, что осталось от нашего ранчо, где прежде выращивали овец. Пятьдесят акров поросшей кустарником земли в долине Сан-Хоакин, примерно на полпути между Салинасом к западу и Бейкерсфилдом к югу.

Жили втроем — отец, его старший брат, тоже искалеченный во время войны, только в другой, еще Первой мировой, и я.

А все остальные нас бросили. И мы никогда о них не говорили.

Разъезжали в «форде»-пикапе целыми часами. Иногда — верхом на лошадях. Отец подарил мне свое ружье, «ремингтон» 22-го калибра, научил меня заряжать его, а потом — стрелять, где — нибудь в тихом безопасном месте и часто повторял, что самое главное при этом не спешить. Довольно долго я, еще мальчишкой, практиковался в стрельбе по неподвижным мишеням. Живая, а тем более двигающаяся мишень — совсем другое дело, говорил отец. Прицелься как можно тщательнее, прежде чем нажать на курок; помни, что мишень, в которую ты промахнулся, может ответить выстрелом в тебя и ничуть не пожалеет при этом.

Эту мудрость отца я до сих пор лелею в своем сердце.

Кое-кто считает, что как Снайпер я сверхосторожен. Лично я считаю, что, когда имеешь дело с мишенью, второго шанса у тебя может и не быть.

Наша домашняя птица, цыплята и цесарки, а также молочные ягнята служили постоянной мишенью для серых сорокопутов. Другими опасными хищниками были койоты и бродячие собаки (чуть реже — пумы), но хуже всех были именно серые сорокопуты — из-за своей высокой численности и молниеносности, с которой они нападали. Однако следовало признать — все эти птицы были очень красивые. Ястребы-краснохвосты, и ястребы-тетеревятники, и беркуты. Они плыли, парили в воздухе, а потом резко ныряли вниз, настигали свою добычу, словно пуля, выпущенная из ружья. Хватали маленьких тварей острыми когтями и уносили ввысь еще живыми. А несчастные так жалобно пищали и боролись, но напрасно.

На других нападали и калечили во время сна. Или когда они паслись на лугу. Овцы жалобно блеяли. Я сам видел на траве скелеты. Глаза выклеваны, внутренности растерзаны и раскиданы по земле, будто блестящие скользкие ленты. Верный признак — роящееся над ними облако мух.

Стрелять! Стрелять эту мразь! Отец отдавал команду, и оба мы стреляли, одновременно.

Все знакомые хвалили меня за стрельбу. Очень неплохо, особенно для такого возраста. Стали называть меня Снайпером, а еще иногда — Маленьким Солдатом.

Беркут и калифорнийский кондор теперь стали редкостью, но в детстве мне удалось повидать и пристрелить довольно много этих птиц, а потом мы вывешивали их трупы в знак устрашения и назидания другим! Теперь будете знать! Теперь вы ничто, просто мясо да перья! Однако само созерцание этих сильных и красивых птиц в полете просто завораживало, это следует признать. Сбить беркута одним выстрелом, говорил отец, это задача достойная настоящего мужчины. Сбить и увидеть вблизи его золотистые перья на шее. (И поныне постоянно ношу с собой в память о детстве золотистое шестидюймовое перо, в, нагрудном кармане, рядом с сердцем.) Кондор — еще более крупная птица, оперение на крыльях черное. (Как-то раз мы измерили одного, здоровенный, целых десять футов в длину.) А под крыльями оперение белое, и кажется, что у него там растут запасные крылья.

А как кричат эти огромные птицы! Плавно описывают в воздухе широкие круги, слегка раскачиваясь при этом из стороны в сторону. А стоит им обнаружить добычу, как тут же дают сигнал своим, и странно смотреть, как целая их стая сразу слетается неведомо откуда.

Из всех серых сорокопутов я, будучи мальчишкой, больше всего настрелял ястребов-тетеревятников. Наверное, потому, что их было особенно много, и когда в нашей округе численность их уменьшилась, я начал отправляться на поиски этих птиц, заходя все дальше и дальше от дома, описывал все более широкие круги, обходя окрестности. Постепенно пешие прогулки прекратились, я стал ездить верхом. Позже, став уже достаточно взрослым, чтобы получить водительские права, кстати, и цены на бензин были тогда пустяковые, я стал ездить на машине.

Ястреб-тетеревятник весь серый, с голубоватым отливом, и перышки у него легонькие, прямо воздушные, а потому, кружа в небе, он то исчезает, то вдруг появляется снова, а потом опять исчезает неведомо куда. я всегда страшно возбуждался, зная, что мне предстоит стрелять по мишени не только движущейся, но и практически невидимой; и делал это чисто инстинктивно, иногда, конечно, мазал (признаю), но по большей части пуля моя все же достигала цели. Поражала плывущую в небе птицу-невидимку, словно я держал ее, как змея на ниточке, имел над нею такую власть, о которой ястреб-тетеревятник и не подозревал. Мог сдернуть его на землю в любую секунду.

Вот птица валяется на земле, и ее красивые перышки окровавлены, а глаза открыты и смотрят в пустоту. Как будто никогда и живой не была.

Теперь ты знаешь, серый сорокопут, — спокойно говорю я каждой из них.

Теперь ты, серый сорокопут, знаешь, кто имеет над тобой настоящую власть. Хоть и не умеет летать, как летаешь ты. — Но я никогда не злорадствовал, нет, и в голосе моем была печаль.

Но кому было дано понять великую печаль Снайпера, после того как красивая его добыча повержена и лежит в крови у его ног? Ни один поэт еще никогда не писал об этом и, боюсь, не напишет.

В те годы я жил на ферме, однако мог долгими днями колесить по округе и часто спал прямо в пикапе, порой даже не представляя, куда завела меня погоня за птицами, вернее — неукротимое и плохо объяснимое желание. Иногда оно заводило меня далеко на юг, до гор Сан-Бернардино, или же в безлюдные просторы пустыни Невада. Я был солдатом в поисках своей армии. Я был снайпером в поисках своего заказчика. В зеркальце заднего вида клубился белесый столб пыли, а впереди, где-то вдалеке, маячили расплывчатые миражи, такие манящие и дразнящие. Твоя судьба… В чем же твое предназначение?

Во время этих поездок на сиденье рядом всегда лежало ружье, иногда даже два ружья, и дробовик-двустволка, все заряженные и готовые выстрелить. Я мчался по безлюдной пустыне с какой-то мальчишеской бравадой, ружье прислонено рядом, под наклоном к рулю, как будто я, если понадобится, мог стрелять прямо через ветровое стекло. (Нет, конечно, я бы никогда этого не сделал!) Часто я пропадал целыми днями и неделями, а позже, когда отец умер, а дядя был совсем уже пожилым и больным человеком, оказался полностью предоставленным самому себе. И мишенями моими были уже не только серые сорокопуты, но и другие птицы, в основном вороны, потому что уж больно много развелось этих ворон, а также дичь — фазаны, и калифорнийская куропатка, и гуси. Для охоты на них в дело шел дробовик; а если подбитая в воздухе выстрелом птица падала куда-то далеко, в траву, я не обременял себя ее поисками.

Я мог стрелять и другую дичь — кроликов, оленей более мелких тварей, — но не как охотник. Ведь Снайпер не охотник. Поднеся к глазам бинокль, я обозревал предгорья и пустыню в надежде уловить движение, означающее, что там есть жизнь.

Однажды я увидел на склоне горы (было это в горах Биг — Мария, рядом с границей штата Аризона) нечто похожее на лицо. Женское лицо, какие-то совсем ненатуральные белые волосы, ненатуральные красные губы, сложенные бантиком в дразнящем поцелуе. Я изо всех сил старался не смотреть на это видение, почему-то ощущал полную свою перед ним беспомощность, и сердце учащенно билось, и стучало в висках, и наконец я понял, что никакое это не лицо, а всего лишь огромный плакат. Но он все равно дразнил и искушал. В конце концов я просто не выдержал этого искушения, прицелился, медленно проезжая мимо, и выстрелил несколько раз. мне тут же полегчало, все напряжение улетучилось, и я быстро проехал дальше, и никто меня не видел. Теперь ты знаешь. Теперь ты знаешь. Теперь ты знаешь.

Я так завелся после этого случая, что меня уже тянуло стрелять овец и коров и даже пасущихся на травке лошадей, пользуясь тем, что в степи нет никаких свидетелей. Ибо спустить курок легко и просто — так мне в один прекрасный день скажут в Агентстве. В самом этом изречении кроется священная мудрость, исконная, как мне кажется, мудрость пионеров-первооткрывателей. Пуля вылетает, мишень умирает. А вот вам еще изречение, сравнимое по изяществу мысли с поэзией: Что такое твоя мишень — не вопрос, вопрос один — где она.

Иногда я замечаю вдалеке, на шоссе, какой-нибудь автомобиль. Отсюда он кажется крохотной точкой, но быстро приближается, и никаких свидетелей вокруг (в пустыне Невада редко встречаются свидетели), и в самый последний момент, когда наши машины сближаются, я приподнимаю ствол ружья и прицеливаюсь через боковое окно со спущенным стеклом, и прикидываю при этом суммарную скорость обоих автомобилей, и жму на курок в нужный момент. Я сохраняю полное самообладание, как и положено настоящему Снайперу, а потому не было случая, чтобы рука у меня дрогнула. А тот, встречный водитель проносится так близко, что можно разглядеть выражение его (или ее) лица; а я мчусь себе дальше, не сбавляя скорости, но и не увеличивая ее, смотрю в зеркало заднего вида и спокойно наблюдаю за тем, как подбитая машина резко срывается с дорожного полотна и разбивается.