Лев Толстой - Виктор Шкловский

История вторглась в роман, который должен был показать гордую неподвижность роевой жизни, мощно вторглась гулом будущего восстания.

IV

Судьба создания «Войны и мира» отразилась на истории его печатания и переиздания.

Произведение под названием «1805 год, роман графа Л. Н. Толстого» было напечатано в двух номерах журнала «Русский вестник» за 1865–1886 годы.

Я здесь не занимаюсь историей текстов и не являюсь специалистом, но должен сделать одно замечание: в 1866 году Толстой приступает к написанию всего романа, исправив уже напечатанный материал и сводя все сюжетные линии. Произведение получается сравнительно небольшого масштаба. Сохранилась рукопись в триста шестьдесят три листа, исписанных с двух сторон: получается семьсот двадцать шесть страниц, отсутствуют двадцать восемь страниц, вероятно, они были вырваны, вклеены в другое место и не сохранились, будучи выброшены при переписке. Рукопись эта на девяносто процентов напечатана в Юбилейном издании, в 13-м и 14-м томах Полного собрания сочинений. Она под номером 89.

Не напечатано из рукописи то, что, по мнению редакторов, близко к окончательному тексту. Это неверное решение.

Части книги существуют не сами по себе, а в структуре произведения. Стоило потратить еще десять процентов бумаги, чтобы напечатать редакцию целиком, дополнив ее по возможности более достоверным и оговоренным изложением отсутствующих страниц. Тогда бы мы увидали систему художественного мышления Толстого.

Люди, которые выполняли инструкцию, и тогда понимали, что «Война и мир» – законченное целое. Но черновой вариант романа они рассматривали как собрание кусков, а не как целое. Между тем все эти куски бессмысленны без того, что Толстой называл «лабиринтом сцеплений». Выход один: отнесясь с полным уважением к тому, что уже сделано, надо издать целиком толстовский первый вариант романа.

Роман «Все хорошо, что хорошо кончается» не достигает гениальной высоты «Войны и мира», но и там существуют прекрасные главы, которые могут быть поняты только в целом; кроме того, в них мы видим путь Толстого. Вероятно, это издание будет осуществлено так, как сейчас осуществлено академическое издание «Казаков».

О прототипах

Для того чтобы говорить о прототипах, надо понять, что писатель творчески подключается к общей работе поколений, находит выход, понимая то, что не до конца поняли другие, и поэтому иногда то, что мы считаем прототипом, может оказаться впереди художественного произведения. Иногда действительность как бы осуществляет то, что предугадал, как бы вычислил писатель. Действительность оказывается открытием того, что уже было вычислено, построено.

Лафарг в воспоминаниях о Карле Марксе приводит мнение Маркса о Бальзаке:

«Бальзака он ставил так высоко, что собирался написать исследование о его крупнейшем произведении „Человеческая комедия“, как только окончит свое сочинение по политической экономии. Бальзак был не только историком общества своего времени, но также творчески предвосхитил те фигуры, которые при Луи-Филиппе находились еще в зародышевом состоянии и только после смерти Бальзака, при Наполеоне III, достигли полного развития».

К. А. Тимирязев в статье «Развитие естествознания в 60-е годы» писал про Тургенева, создавшего тип Базарова:

«Угадать еще в пятидесятых годах, в „молодом провинциальном враче“ – одно из крупнейших течений русской мысли, вскоре на деле доказавших свою плодотворность, – такой проницательности не обнаружил ни один русский писатель».

В примечании К. Тимирязев прибавляет: «…он угадал будущих Боткина, Сеченова и вообще все могучее движение русской науки».

Писатель отражает действительность и стремится изобразить ее точно. Он вводит в произведение свою биографию, свой опыт, открывает мир вокруг себя, но строит мир своего искусства по-новому, освобождая его от случайности.

Дело идет о самых основах творчества, а также об основах ошибок в отношении к писателю.

Лев Николаевич Толстой сидел в яснополянском кабинете, отрезанный как будто от всего мира, он писал роман, который получил потом название «Война и мир».

Еще не было названия, не было жанра, потому что произведение не было романом и не стало романом, – это война и мир, мир, созданный Толстым.

Софья Андреевна хотела, чтобы Лев Николаевич писал про нее или, по крайней мере, про ее близких. Близкие собрались расположиться в романе, как в экипаже, поданном к их крыльцу. Всем семейством сесть, всем, даже с отвергнутым женихом – М. Поливановым.

С. А. Толстая сообщает сестрам 11 ноября 1862 года: «Девы, скажу вам по секрету, прошу не говорить: Левочка, может быть, нас опишет, когда ему будет 50 лет».

Приведу бытовую картину из многословной и отнюдь не обладающей скромностью, но занятно писавшей Т. А. Кузминской. Т. А. Кузминская описывает в письме к Поливанову, как Л. Н. Толстой в конце 1864 года читал свой роман в семейном кругу: «Про семью Ростовых говорили, что это живые люди, а мне-то как они близки! Борис напоминает вас наружностью и манерой быть. Вера – ведь это настоящая Лиза. Ее степенность и отношение к нам верно, т. е. скорее к Соне, а не ко мне. Графиня Ростова – так напоминает мама, особенно как она со мной. Когда читали про Наташу, Варенька (Перфильева) хитро подмигивала мне, но, кажется, этого никто не заметил. Но вот будете смеяться: моя кукла большая, Мими, попала в роман. Помните, как мы вас венчали с ней, и я настаивала, чтобы вы поцеловали ее, а вы не хотели и повесили ее на дверь, а я пожаловалась мама? Да, многое, многое найдете в романе. Пьер понравился меньше всех. А мне больше всех. Я люблю таких. Маленькую княгиню хвалили дамы, но не нашли, с кого писал ее Левочка… На дамской половине стола, когда Левочка описал и многих называли, и Варенька вдруг громко сказала: „Мама, а ведь Мария Дмитриевна Ахросимова – это вы, она вас так напоминает“. – „Не знаю, не знаю, Варенька, меня не стоит описывать“, – говорила Настасья Сергеевна».

Этот семейный лепет не убеждает меня. Меня не убеждает даже то, что Лев Тихомиров в своих воспоминаниях говорит, что, когда у тульского помещика Коптева читали «Войну и мир» Толстого, старая нянюшка Коптевых узнавала в героях романа семейных знакомых и сама говорила: «Вот это такой-то, этот – такой-то».

Не верю: Тихомирову не верю, няньке не верю.

Возьмем вопрос о Наташе Ростовой. Нам говорят, что Кузминская Татьяна – прототип Наташи. Прежде всего это нам ничего не дает: мы с Кузминской не знакомы, а если бы были знакомы, то не могли бы ее так понять, как, говорят, понял ее Л. Толстой.

Указания на заимствования и указания на прототипы, по существу, противоречивы.