Я — ярость - Делайла Доусон

и скрытная, трудно вообразить, каково делить с ней интимное пространство. Утренняя терапия Арлин, может быть, и помогла Челси, но она не изменила волшебным образом всю ее сущность. Челси все еще не в силах сказать «нет» тому, кто в ней нуждается (даже если очень хочется повернуться на бок и заснуть в полном одиночестве).

Занавеска отодвигается, и Эми влезает на койку. У нее очень смешная пижама: старомодная, мужского кроя, с пуговицами спереди. Очков нет, волосы собраны шелковым платком. Больше Челси ничего не успевает увидеть: занавеска снова задернута и их окутывает темнота. На секунду — всего лишь на секунду — ее охватывает паника: Эми хочет поцеловать ее или что-то типа того? Она так близко, что Челси чувствует, как ее дыхание пахнет мятным ополаскивателем для рта. Но тут Эми вздрагивает, вздыхает (почти всхлипывает), и Челси замирает.

— Ты в порядке? — спрашивает она.

Эми тихо прочищает горло, но все равно говорит хрипло, чуть слышным шепотом. Конечно, все сейчас подслушивают, хоть Эми и пытается сохранить хоть какое-то подобие тайны.

— Сегодня было довольно тяжело, — шепчет она.

Челси настораживается. Она надеялась, что ей не придется больше вспоминать об этом.

— Ага.

Пауза. Эми о чем-то думает.

— Звучало так, будто дома тебе приходилось тяжело. Я просто хотела спросить, как… — Она снова кашляет. — То есть в порядке ли твои дети?

— Мои дети? — Челси моргает. — Надеюсь. Ну, то есть узнать никак нельзя, но они с моей матерью, и хоть она та еще эгоистичная задница, зато богата и живет за каменными стенами, с охраной. Так что надеюсь, что в порядке. Почему ты спрашиваешь?

Она почти не видит Эми, только ее силуэт и отблески света в глазах, но чувствует, как та теряется.

— Я просто… Я просто подумала, вдруг ты… не обращай внимания. — Одеяло шуршит, потому что Эми разворачивается и пытается уйти.

Челси тянется и трогает Эми за плечо.

— Эй, ты теперь знаешь мои самые темные секреты, — говорит Челси, понизив голос. — Я — человеческая боксерская груша, ниже уже падать некуда. Ты можешь сказать мне, что тебя беспокоит. Если хочешь, конечно. — Помолчав минуту, она добавляет: — Мне лучше оттого, что я сказала все это вслух. Это и вправду помогает.

Эми устраивается поудобнее, шмыгает носом, снова прочищает горло, вздыхает. Челси не убирает руку, но, кажется, Эми так даже легче — она расслабляется. Челси не из тех людей, кто просто так прикасается к другим, но это так естественно в полной темноте. Еще помогает то, что эта женщина была свидетелем самого болезненного и постыдного удаления занозы из жизни Челси — и все еще хочет быть ее подругой. Она может вывалить в ответ самые интимные и пугающие секреты, и Челси предпочитает выслушать их, а не игнорировать то, что новой подруге больно.

— Я не заражена. У меня есть… — Эми снова откашливается. — У меня был сын. Джошуа. Ему было четыре, и мы жили неподалеку от Майами. Он сидел дома с няней, а я была на работе. Очень важные бумаги, сроки горели — ну, в общем, все как обычно. — Она замолкает, и Челси слегка гладит ее по руке, как гладила бы Бруклин, проснувшуюся от кошмара. — Я пришла домой, и… няня… она была очень милой. Пожилая леди. Отличные рекомендации, и она обожала Джошуа, но у нее была Ярость, и…

Голос срывается, и Эми тихонько рыдает, но ее плач как будто заполняет собой все пространство. Челси нежно сжимает ее плечо, будто стараясь не оборвать тонкую ниточку, протянувшуюся между ними. У нее самой по щекам текут слезы.

— Это было в самом начале, еще весной. Никто не понимал, что это такое. Не знал, что дело в комарах, что Майами станет эпицентром. О Ярости еще даже в новостях не особо много говорили. Я пришла домой, а она… он был… я не могу… — Снова вздох. — Я была в шоке… Муж пришел с работы и застал меня там — я рыдала над его телом. Над тем, что осталось. Няня в панике сбежала, и потом вообще исчезла. И у меня руки так дрожали, что я не могла до нее дозвониться… Теперь все уже в курсе, что люди не понимали, что творят, что неважно, насколько дорог тебе тот, кто оказался рядом, что ты просто… поступаешь так, как велит болезнь. Но мы позвонили в полицию и открыли охоту, и няню поймали и посадили. Мы требовали смертной казни. Мой муж… без Джошуа у нас все развалилось. Мы всё ругались о том, можно ли было оставлять сына одного дома, без родителей. Джон считал, что это я должна была сидеть с Джошуа. Что будь я дома… — Эми еще раз судорожно вздыхает. — В общем, развод был быстрый и грязный. Муж все у меня отнял. До сих пор не понимаю, как так случилось.

Она снова рыдает, и Челси чувствует, как рвется сердце у нее самой. Она тянется к Эми и крепко обнимает ее, и это неудобно, потому что они обе лежат на боку на крошечной койке и ничего не видно, — но так уж люди побеждают Ярость. Они обнимаются, прижимаются друг к другу и терпеливо пережидают приступ. Эми плачет, уткнувшись ей в плечо, как будто все это время она сдерживала слезы точно так же, как Челси — тот гневный крик, который вырвался на свободу благодаря Арлин.

В них обеих сидит эта глубокая боль, которая должна прорваться наружу, как бурная река.

— Это не твоя вина, — шепчет Челси. — Ты не могла знать. Это просто дурацкий случай. Твой муж не должен был так говорить.

— Да он просто мудак! — рычит Джой с верхней койки. — К черту этого парня!

— Да и вообще, откуда он может знать? — добавляет Мэрилен. — Он вообще-то тоже был на работе, так что тогда уж это и его вина тоже! Гребаный патриархат.

Услышав голоса, Эми утыкается в плечо Челси. Она, кажется, сильно смущена.

— Я затоптала собаку, — негромко говорит Челси в темноту. — А потом забила единственную подругу бутылкой, пока мы ехали сюда. У нее тоже была Ярость.

— Я убил соседа лопатой, — откликается кто-то.

— Я ухаживала за мамой, она уже лежала в хосписе… В конечном счете я ощутила облегчение оттого, что все