Необыкновенная жизнь обыкновенного человека. Книга 3. Том 2 - Борис Яковлевич Алексин

— Александра Михайловна, — слабым голосом произнесла больная.

— Так вот, Александра Михайловна, сейчас я сделаю небольшой укольчик, и после него вы уже больше никакой боли чувствовать не будете. Ну, а если она всё-таки появится, то вы не кричите, не дёргайтесь, а только скажите мне об этом, и я сейчас же сделаю так, что боль прекратится. Хорошо? Договорились?

— Хорошо, — так же слабо проговорила больная.

Алёшкин сделал укол. Помня наставление своих недавних учителей, едва введя кончик иглы в кожу, Борис сейчас же нажал на поршень шприца и лишь после этого продвинул иглу глубже. Так и продолжал обезболивание всё время, посылая раствор новокаина перед кончиком иглы. Наконец, вся игла была введена под молочную железу параллельно грудной клетке, раствор в шприце закончился. Отсоединив шприц, Борис набрал в него новую порцию раствора и, осторожно передвигая иглу в разных направлениях, ввёл ещё около ста кубиков обезболивающего раствора. Всё это время больная лежала спокойно, не шевелилась, не кричала, лишь иногда тихим голосом жаловалась склонившейся над ней женщине-врачу, что ей что-то давит в груди.

Закончив эту первую стадию обезболивания, хирург набрал новую порцию раствора, укрепил на шприце более короткую иглу и начал обезболивать кожу в предполагаемом месте разреза, стараясь сделать так, чтобы раствор сперва попал в толщу кожи и лишь потом в подкожную клетчатку. Наконец с этим тоже было покончено.

Затем Алёшкин попросил Костенко, до сих пор лишь с интересом наблюдавшего за действиями врача, взять в руки лоток и крепко прижать его к телу больной под оперируемой грудью. Женщина слегка ойкнула. Борис

спросил:

— Вам больно?

— Нет, доктор, совсем не больно, холодно, — ответила больная.

— Ну, это ничего, пустяки. Сейчас всё закончим, и поедете в палату к своему малышу, он, наверно, уже есть хочет, — говорил Борис, протягивая руку к операционной сестре, в которую та молча вложила скальпель.

Почувствовав инструмент в руке, Борис благодарно взглянул на сестру, та кивнула головой. Алёшкин невольно подумал: «А девчонка-то молодец, дело знает! Вот бы такую мне в больницу, когда хирургию откроем, — и тут же вздохнул. — Нет, эту не возьмёшь, нужно будет своих учить».

Одновременно с этими мыслями он продолжал работать, и его раздумья скользили где-то по поверхности сознания, при этом всё внимание, всё основное мысленное напряжение было сосредоточено в пальцах. Левая рука плотно держала кожу груди, растягивая её в намеченном месте разреза, в правой находился скальпель, который в этот момент своим острым концом вошёл в эластичную ткань кожи и, пройдя в нужном направлении, оставил после себя тонкий, серповидный, покрытый капельками крови след. Сейчас же из раны потёк, как будто выдавливаемый какой-то внутренней силой, густой жёлтый гной, частично смешанный с молоком.

Положив скальпель на салфетку, Алёшкин вновь протянул руку к сестре, и та сунула ему нужный инструмент — корнцанг с зажатым в его концах марлевым тампоном. Вставив его вглубь раны, Борис разрушил перегородки между отдельными гнойниками, образовавшимися в долях молочной железы, это вызвало ещё более активное выделение гноя. Вскоре лоток, который старательно держал Костенко, заполнился до краёв, а полость грудной железы была очищена. Заполнив её большим тампоном, смоченным в мази Вишневского, и прикрыв рану салфеткой с этой же мазью, хирург удовлетворённо вздохнул и с облегчением сказал:

— Ну, вот и всё, Александра Михайловна! Сейчас вас забинтуют и отвезут в палату. Кормить пока будете только из левой груди. Денька через два-три я вас навещу, а фельдшер с сестрой будут делать вам перевязки каждый день.

— Как, уже всё? — удивлённо спросила больная. — Но мне же совсем не больно и не было больно.

— Ну, вот и хорошо, что так, — ответил Борис.

Конечно, в душе он ликовал: такую сравнительно большую гнойную операцию, да ещё по методу Вишневского, он делал самостоятельно, без нравственной, моральной опеки более опытных людей, и она как будто прошла очень удачно.

Оставив больную на попечение фельдшера Костенко и сестёр, Алёшкин и врачи вышли из операционной. Пока он переодевался, т. е. менял халат и мыл руки, обе женщины с восхищением обсуждали только что виденную операцию. Заведующая больницей сказала:

— Ну, Борис Яковлевич, теперь и я уверовала в действие местной анестезии. Должна вам признаться, всё время, пока вы оперировали, я с замиранием сердца ждала того момента, когда больная закричит и начнёт сучить ногами, как бывало почти всегда, когда Марк Веньяминович удалял под местной анестезией аппендикс. Ему почти всегда приходилось завершать операцию под общим эфирным наркозом, а нам с Зоечкой, — показала она на молодую подругу, — затем восстанавливать больного от этого наркоза.

Когда они все были уже в кабинете заведующей, та обратилась к Алёшкину:

— Борис Яковлевич, а что вы думаете теперь дальше делать?

— Как что? — удивился Борис. — Поеду домой в Александровку, ведь меня там больные ждут.

— Нет, я не о том, не о сейчас, а вообще… Ведь вы знаете, что у нас хирурга нет? Может быть, вы перейдёте работать к нам?

Это было соблазнительное предложение, но, как мы знаем, Алёшкин уже всё решил, и потому твёрдо ответил:

— Нет, товарищ Васильева, этого я сделать не могу. Моя жена, семья уже обосновались в Александровке. Колхоз и завод по моему плану начали строить при больнице хирургический блок, — немного приврал он. — Так что я теперь буду держаться за свою станицу, ну а там, лет через пять будет видно. Пока же во всех случаях, когда понадобится очень срочная хирургическая помощь, я всегда готов приехать, только транспорт присылайте.

Этот ответ немного обидел заведующую больницей, которая на своё предложение ожидала услышать благодарность и согласие. Она поджала губы и довольно холодно попрощалась с хирургом.

Вся операция, которую мы с такой подробностью описали, заняла намного меньше времени, чем рассказ про неё, но она была у Бориса Алёшкина первой, сделанной им вполне самостоятельно, с обезболиванием по методу А. В. Вишневского, и потому запомнилась ему на всю жизнь. С тех пор ему пришлось сделать не один десяток тысяч операций, некоторые из них были гораздо более сложными, и их приходилось проводить в более трудных условиях, но ни одна из них не врезалась в его память, как эта.

Чтобы уже не возвращаться к этому случаю, скажем, что при заботливом уходе медперсонала больницы прооперированная женщина сравнительно быстро поправилась и, вероятно, через какой-нибудь месяц забыла и свою болезнь, и врача, спасшего её от грозного осложнения — сепсиса, который мог закончиться очень печально.

Дня через три Алёшкин снова приехал в Майское, осмотрел пациентку во время перевязки, которую проводили медсестра и