Остров обреченных - Богдан Сушинский

Лишь на несколько мгновений припав к нему, она прошептала:

– Не томись, через несколько минут вернусь. Это будет прекрасно. – И направилась к Маргрет.

В хижине было тепло. Горел огонь, закипала очередная «похлебка по-корсикански». Дым уходил в небо через обломок металлического дымохода, оказавшегося вместе с прочим добром, на берегу, вблизи места гибели «Бригитты», а тепло мерно расходились через поднятые пологи по комнаткам.

Улегшись на лежанку, Рой нетерпеливо взглянул на вход: Бастианна явно задерживалась, а сегодня он и в самом деле чувствовал, что очень возбужден. Причем так, как давно уже не возбуждался, даже когда рядом лежала Маргрет. Беременная… Маргрет. Которая, и в самом деле уже давно не позволяла ему не то что ласкать, но даже прикасаться к себе.

Убедившись, что она действительно ждет ребенка, герцогиня словно бы успокоилась и, решив, что все, что зависело от мужчины, им уже сделано, и дальше он просто не нужен, будет вплоть до игрищ, которые приведут к зачатию второго ребенка.

Он все понимал, он терпел, стыдливо подавляя и развеивая свою страсть, убеждая себя, что не гоже, не время сейчас предаваться плотским слабостям. Ведь это по его же вине с Маргрет случилось то, что здесь, на этом диком острове, конечно же, не должно было случиться. И вот сейчас вдруг произошло то, о чем он даже не помышлял, но что, по законам природы, рано или поздно должно было произойти: он открыл для себя, что рядом есть еще одна женщина, еще далеко не старая, с остатками былой красоты и удивительно сохранившейся фигурой, которую не могли скрыть даже примитивные островные одеяния. Впрочем, Бастианна и не спешила одеваться в ею же вычиненные кожи, а продолжала ходить в приталенных платьях, а иногда и в брючном костюме наездницы – одного из двух, которые, как и Маргрет, предусмотрительно захватила с собой из дому, дабы на судне не дразнить моряков.

Да, все это время Бастианна была рядом, она видела их любовные игрища; по ночам – сама того не желая – становилась свидетельницей их сексуальных развлечений, хотя молодые всячески старались предаваться им неслышно. И все это время корсиканка терпела, грезила какими-то своими воспоминаниями, своими полузабытыми или еще не обретенными мужчинами. И так было до сего дня…

…Вот она наконец, вошла, постояла у порога, давая возможность глазам привыкнуть к полумраку, и склонилась над своим варевом.

– Слышите, какой запах, шевалье? Это будет лучшее из моих блюд.

– Еже бы! Куски мяса с остатками сухарей.

– Вот именно, мой шевалье, с остатками. Оказалось, что, при всей нашей экономности мы были слишком прожорливы и расточительны.

– Подойди ко мне, – вполголоса проговорил Рой, ощущая, что во рту у него предательски пересохло.

– И все же это будет лучшая из моих «похлебок по-корсикански», – то ли не расслышала она, то ли сделала вид, что не слышит. – И я еще подумаю, каждый ли заслужил это блюдо.

Рой поднялся и, не обращая внимания на то, что женщина держит в руке ложку с горячей похлебкой, чтобы попробовать на вкус, попытался привлечь ее к себе. Но Бастианна поднесла к его губам горячую ложку, так что чуть не обожгла ему губы, и спокойно, назидательно произнесла:

– Женщину моей фигуры, дорогой шевалье, лучше обнимать сзади, обхватывая руками грудь и прижимаясь к бедрам. – Выдержав паузу, она грациозно повернулась к нему спиной, дала обнять себя, и, потершись о мужчину ягодицами, все же попробовала на вкус свое творение. – Даже не представляете себе, мой шевалье, – по-кошачьи изогнулась так, чтобы еще и касаться затылком его подбородка, – какая нас ждет прелесть. Нет, на сей раз я имею ввиду не похлебку. Маргрет ты ведь ни разу не брал так, как сейчас обнимаешь меня, правда?

– Не брал, – смущенно признался Рой. – Пытался, но она…

– При чем тут она, мой шевалье? – в руках мужчины женщина должна быть, как скрипка – в руках скрипача; она должна извиваться и стонать; она должна играть именно то и именно так, как хочет скрипач, и при этом рыдать от удовольствия. Ложитесь мой шевалье. В свое время у меня тоже случилось так, что забеременела я намного раньше, нежели поняла, каким образом это происходит. И тогда мне едва-едва исполнилось шестнадцать. Правда, родить мне не довелось, как, впрочем, и во второй раз забеременеть, что-то там во мне возмутилось против всего этого. Да вы ложитесь, шевалье, и не думайте, что я намерена пересказывать вам все свои бренные странствия по этой жизни.

Еще раз выглянув, не вздумала ли возвращаться Маргрет, она присела у лежанки Роя, сама расстегнула его брюки, налегла рукой на его грудь, когда он попытался приподняться, чтобы помочь ей раздеться, и произнесла:

– Единственное, что от тебя требуется сейчас, так это лежать и блаженствовать. Всем остальным я займусь сама.

Рой покорно положил руку ей на затылок, а еще через несколько мгновений сладострастно впился пальцами в ее волосы.

– Я знал, что и таким образом женщины тоже ласкают, – почти простонал он. – И слышал, что это прекрасно. Но не думал, что настолько… прекрасно.

– Прекрасное вам еще только предстоит, мой шевалье, – прервала Бастианна свои игры только для того, чтобы в очередной раз заинтриговать мужчину. – И каждый день оно будет являться вам так, словно открылось впервые.

Понадобилось несколько дней и несколько интимных уединений Роя и Бастианны, прежде чем Маргрет заподозрила что-то неладное. Заподозрить-то она заподозрила, но всякий раз вопрошала себя: «Рой и Бастианна?! Все что угодно, только не это!»

Однако самое любопытное заключалось в том, что хитрая и многоопытная Бастианна продолжала относиться к Рою и к ней так же, как относилась раньше, – с ироничным невосприятием, а порой и с агрессивностью тещи или свекрови; с заботливостью гувернантки и в то же время с требовательностью няни, позволявшей себе не только наставлять свою великовозрастную воспитанницу, но поучать ее.

А вот Рой… Рой маскировать свои чувства не умел. Проходя мимо корсиканки, он всякий раз стремился, если не подержаться за ее талию, то хотя бы притронуться к ней рукой. И сколько раз Маргрет улавливала при этом, как его рука, словно бы невзначай, скользила по плечу Бастианны и как охотно он соглашается теперь отпускать ее, свою Маргрет, на прогулки и сидение на жертвеннике, хотя раньше всякий раз пытался удерживать, опасаясь, как бы она не простудилась. А главное, д’Альби совершенно перестал видеть в ней, норд-герцогине, женщину. И, если еще недавно, особенно по ночам, Маргрет приходилось буквально отбиваться от него, совестить и призывать к благоразумию, то теперь она готова была сама подставлять ему грудь, прижиматься к нему, просить, чтобы хоть изредка прикасался губами к ее губам.